— Это очень трудно. Да и нужно ли? Такая жизнь исполнена смысла и оправдывает себя лишь тогда, когда человек живет на приходе ради людей либо когда он собрал вокруг себя единомышленников и эта община может со временем стать монастырем. А так, мне кажется, лучше жить в монастыре.

— Считаете ли Вы рост количества монастырей благом?

— Нет, рост количества благом я не считаю.

Самое смиряющее обстоятельство...

— Какие наиболее смиряющие случаи из Вашей монашеской жизни Вам запомнились?

— Вот сегодня, когда меня избрали епископом,— самое смиряющее обстоятельство в моей жизни.

— Епископ — это политик. Как Вы сможете при неизбежном тесном общении с внешним миром не потерять внутренний монашеский мир?

— Не знаю, но буду стараться его не терять.

— А как Вы будете его сохранять? Все-таки некоторый опыт общения с миром у Вас есть…

— Такой же, как и у Вас. На самом деле, это очень трудно, потому что ничто так не опустошает, не выхолащивает душу, как это общение.

— Став епископом, Вы вряд ли сможете уделять столько же времени и сил своим чадам, сколько уделяли раньше. Что Вы можете сказать по этому поводу?

— Я уже упоминал об этом в самом начале нашего разговора. Когда я знакомился с афонскими монастырями, мне очень понравилось, что у игумена, являющегося одновременно духовником, есть круг близких к нему священников, им воспитанных, помогающих ему исповедовать и духовно наставлять младшую братию. У меня есть очень близкий человек, благочинный Подворья, и я попросил Святейшего Патриарха оставить его на Подворье настоятелем. Надеюсь, таким образом то, что было сделано, удастся сохранить. И большинство братии остается после моего отъезда на Подворье.

Я благодарен Богу...

— Каким Вам видится современный Афон? Близок ли он Вашему сердцу?

— Очень близок, я его очень люблю. Когда-то ходил по Афону, как по раю. Мне было настолько удивительно все то, что я там видел! Это было чувство, которое, думаю, Господь дает испытать всего несколько раз в жизни. Зато потом все время его вспоминаешь и этим живешь. Правда, в те годы, когда я там впервые побывал, Афон был намного проще. Сейчас все-таки он несколько осовременился, там появилось много технических «усовершенствований», идет большое строительство. Прежде он был более убогий внешне, но необыкновенно интересный внутренне, духовно. Мне казалось, что ничего лучше Афона нет.

И сегодня там есть люди, которые мне очень близки. Например, один очень хороший монах в Зографском монастыре. Помню, как он пришел в русскую церковь в Софии и я ему дал читать «Поучения» аввы Дорофея. Это была первая духовная книга, которую он прочитал в своей жизни. Теперь он уже много лет на Святой Горе.

Это удивительное место, но русским там тяжело: они оторваны от России, а греки живут у себя дома. У нас нет условий для того, чтобы эту жизнь повторить. Там надо бывать, видеть эту жизнь, ею пропитываться и стараться здесь, у нас, ее дух воспроизвести.

— Многие афонские монахи, как известно, избегают принимать священный сан. Есть мнение, что это следствие нежелания трудиться. Согласны ли Вы с ним?

— Нет, категорически не согласен. Традиция добрая, хорошая. Даже в России до революции в очень многих обителях число монахов, принявших священный сан, было небольшим. Это нормально там, где большая, благоустроенная Церковь. Для сравнения: в Греции 80 епархий, почти 20 тысяч приходов; в Русской Церкви почти 150 епископов, в Москве насчитывается 500 храмов, а действуют, думаю, 400 — это при том, что население Греции практически равно населению Москвы. О чем говорить?