Батюшка весь светленький, в белом подряснике и светлой епитрахили, радостный, как Серафим Саровский, начинает молиться «Царю Небесный...» – зовет Святого Духа распутывать лаби-   ринты моих тупиков. Он молится так, что его молитва достигает не только неба, но и моего забитого умственными нагромождениями сердца. Не замечаешь сам, как освобождаешься от гнетущих тебя доселе дум.

Ты сидишь уже на диванчике, и батюшкины усы ласково касаются твоего уха, а отцовская рука поглаживает твой подбородок. В сердце приходит покой и ни с чем не сравнимое чувство, что ты любимый ребенок и отец не даст тебя в обиду. Все твои вопросы, которые доселе лежали на сердце невыносимой тяжестью, казались такими ничтожными, что о них и думать не хотелось.

А отец Иоанн тем временем все говорит и говорит. И только позднее, в обстоятельствах жизни вспоминая его разговор, начинаешь понимать, что он намного вперед проложил для тебя путь в твой завтрашний день. Говорил же он всегда очень просто, искренне и любовно, так что душа воспринимала радость духовного общения и чувствовала такую легкость, как будто сняли с нее оковы и выпустили на свободу.

А освободитель уже помазывал тебя маслом, кропил святой водой и с подарком, непременно с подарком – чаще это была нужная тебе   294   книга и шоколадка – отпускал тебя со словами: «Ну, ты утешен, ты доволен?» Я видел отца Иоанна во время молитвы в храме, когда пономарил, видел, как он принимал и общался с посетителями, и я легкомысленно думал, что духовник только такой и бывает.

Но вот батюшка ушел, и теперь я понял, что таких больше нет. И будут ли еще такие? Радостный, простой и любвеобильный, он был таким каждый день и долгие годы, только таким мы его знали. Его радость не старела с возрастом, а умение любить только увеличивалось с годами. Утром он спешил в храм, на крыльях летел с литургии: общение с Господом одухотворяло его.

Это касалось каждого, кто к нему подходил в это время. Как-то я не выдержал и спросил отца Иоанна: – Батюшка, почему Вы такой радостный? – Деточка моя, так у меня же каждый день на душе Пасха! – ответил он мне. Батюшка всегда деятельно проявлял закон любви, а бывала в нем и такая любовь, что выше закона. Вспоминается такой случай. Был праздник мучеников Маккавеев.

В этот день у одного из отцов был день Ангела. В монастыре принято, что именинник обязательно служит и причащается. Была поздняя литургия, но к моменту входных молитв его в храме не оказалось. Отец Иоанн, возглавлявший службу, заволновался, потребовал непременно сходить за опоздавшим. Он был готов повторить чтение часов, ожидая. Именинник пришел, начали службу.

И только в конце литургии мы поняли причину волнения батюшки – этот священник, впавший в искушение, плакал в объятиях отца Иоанна, подарившего ему радость праздника». «Я жил уже в монастыре, – вспоминает иеродиакон Прохор[121], – когда мне исполнилось 18 лет и пришла повестка идти в армию. Желания служить не было. Пошел я к отцу Иоанну с надеждой, что минует меня чаша сия, ведь я почти монах.

Но в ответ услышал: «Нам дворники не   295   нужны, нам в монастыре нужны диаконы». А я тогда дежурил у дома наместника, подметал площадь. Вопрос с армией был решен. Перед самой отправкой подошел я к отцу Иоанну в алтаре Михайловского собора, чтобы благословиться. Он прервал меня, не дав договорить: «Так, все. Сейчас молитва, все житейские дела потом. Приходи вечером».

После службы в келье батюшки я впервые почувствовал его отцовскую любовь. Мы долго сидели рядышком на его диване, и отец Иоанн, обняв меня, рассказывал, через какие, не уступающие тяготам воинской службы трудности прошел сам в лагере. Как Господь миловал его. Так он готовил меня к грядущим испытаниям. Прощаясь, он помазал меня, обильно окропил святой водой, приговаривая, чтобы этого благословения хватило на весь срок службы. Завершила проводы шоколадка.

И вот я грыз ее, эту шоколадку, когда мне было особенно горько и трудно в годы армейской службы. Повидать за эти годы пришлось много всего и всякого. В один из моментов, сильно смутивших душу, я написал письмо отцу Иоанну. Ответ не замедлил: «Береги чистоту души и тела, чтобы после службы царю земному смог ты служить и Царю Небесному». С письмом же ощутимо пришло и подкрепление изнемогающему духу. После армии вернулся я в монастырь. Постриг. Диаконская хиротония.

Все как было намечено в момент отправления в армию. Пошла   296   монашеская жизнь со всеми ее скорбями и радостями. Пришло искушение – на два года пришлось мне стать пономарем. Изнемог я и морально, и физически: «Все, больше не могу!» А со скорбями куда? Опять же к отцу Иоанну. Вот тут-то и стало очевидно, что стоило до него добежать, как ситуация менялась коренным образом.

А был момент, когда отец Иоанн спас меня от смерти. Я был на Афоне и решил один подняться на его вершину. Внизу было тепло, +25 градусов, а там, наверху, +2. Солнце село, и тут же пришла ночь. И остался я среди скал и пропастей в темноте на пронизывающем ветру. Пошел снег. Я замерзал. Начались судороги от переохлаждения. Я понял, что это конец.

Тогда с вершины Афона я стал кричать отцу Иоанну: «Батюшка, помоги! Не должен я здесь умереть, не готов я умирать!» А как вывела меня молитва отца Иоанна к храму по бездорожью, во тьме, до сих пор не пойму. В храме хоть и холодно было, но лучше, чем на ветру. Всю ночь я согревался поклонами и не замерз. Утром, когда взошло солнце, я стал спускаться с вершины и нашел свой как кол стоящий заиндевелый рюкзак.