В словах его никогда не было ни укора, ни обличения, и тем назидательнее они действовали на меня. Я встречал немало православных священников, но, кажется, ни в одном из них не проявлялась с такой полнотой и силой глубочайшая сущность христианства, выраженная в простых словах: «Бог есть Любовь». Любовь к Богу и к людям - вот что определяло все его поведение, светилось в его глазах, вот о чем говорил он весь, летящий, устремленный вперед…» Один журналист, в те же годы бывший в заключении на Черной Речке, в своей книге «Тяжелые годы» пишет о встрече с отцом Иоанном: «Когда я вошел в барак, мне бросился в глаза священник с длинными вьющимися волосами, с бледным одухотворенным лицом.

Он взглянул на меня и предложил с ним покушать. Мы сдружились… Были мы на лесозаготовках, и я видел, как громадное дерево взвалили ему на плечо, и он нес его, шепча молитву». А вот свидетельство заключенного с Гавриловой Поляны Левитина-Краснова39, оставленное в его книге «Рук Твоих жар»*: «Лагерь ------------------------------------ *Левитин-Краснов А. Э. Рук Твоих жар. Тель-Авив, 1979.

  57   заброшенный. Почти не кормят… Здесь много было религиозных людей… Прежде всего духовенство. Наибольшей популярностью пользовался среди заключенных отец Иоанн Крестьянкин… Но он священник, и этого достаточно – и для прихожан, и для властей. Для прихожан – чтоб в короткое время стать одним из самых популярных священников в Москве; ну а для властей этого тоже достаточно, чтобы арестовать человека и законопатить его на много лет в лагеря… В лагере он возил на себе, впрягшись в санки, воду. Много молился.

Все лагерное население к нему сразу потянулось. Всеобщий духовник. Начальство без конца его допекало и грозило тюрьмой. Приставили к нему специального наблюдателя… из проворовавшихся хозяйственников. Запомнилась мне почти символическая картина. Сидит на скамейке хозяйственник, читает газету... А за его спиной по площадке, окаймленной кустарником, бегает взад и вперед отец Иоанн. Только я понимаю, в чем дело.

Это отец Иоанн совершает молитву… Несколько раз, приходя в барак, заставал его спящим. Во сне лицо дивно спокойное, безмятежное. Как ребенок. Не верится, что это взрослый мужчина... Раз, гуляя с ним по лагерю, у него исповедовался. Чистый, хороший человек». Сам отец Иоанн мало говорил о жестокой повседневности лагерной жизни и еще меньше – о своем внутреннем состоянии.

Осмысливая Божие определение о себе, он вспоминал, как на свободе мучился вопросом, возможно ли идти монашеским путем без путеводителя, не огражденным от соблазнов мирской жизни, без вдохновляющего примера единодушных путников-богоискателей? «И теперь Господь ответил на этот вопрос: «Да, да, возможно! Иди за Мной, иди по водам житейского моря дерзновением веры, держась крепко за ризу Мою».

  58   Господь потребовал, чтобы я отринул в себе всякое представление о монашеском пути по примеру уже прошедших им. И принял путь, начертанный Его Божественным перстом. И я преклонил главу, всем своим существом желая служить Единому Богу. И вместо молитвенного уединения в полумраке монашеской кельи, где трепетный огонек лампады дыханием Божиим наполняет душу, я получил «затвор» в антихристианской среде, за колючей проволокой, в бараке на 300 человек.

Именно эта обстановка открыла мне смысл духовного покровительства святого Иоанна Пу-стынника[40], данного мне при крещении. Еще в юности я пытался понять сродство этого союза, но жизнь хранила от меня это в тайне. Только теперь все стало понятно. И лагерь для меня – «египетская пустыня», а душа должна стать глубоким кладезем, куда не могли бы проникать волнения, тьма и злоба безбожного мира.

Там, на глубине, все свято и мирно, светло и молитвенно. Там – Бог! И чем страшнее бушевало житейское море на поверхности, тем ощутимее была близость Божия и Его дыхание на глубине. Сила Божия надежно ограждала мою немощь». Так учил искателя монашеского пути Промысл Божий. Позднее же для насельников монастыря, проходящих искус монашескими прискорбностями, он вспоминал, что нигде так не молился, как в заключении.

И там давал Господь возможность уединиться, чтобы припасть к Богу скорбной душой. Господь хранил батюшку. Тюремная шпана относилась к нему сочувственно. Называли его кратко: «Батя». Вначале он ходил там в подряснике. Когда подрясник «измочалился», пришлось облачиться в «одежду поругания» – грязную тю-   59   ремную робу. Как всем.

Батюшка вспоминал, что ему от подобной перемены стало даже удобнее. Незаметнее. Это было истинное испытание веры. Это была настоящая академия и сокровенное духовное возрастание. Отец Иоанн так вспоминал о своей работе на лесоповале: «Лагерники подпиливают, а в мою задачу входило повиснуть на дереве и повалить его в нужном направлении. И вот я висну на нем да молитву дею.

Со стороны кричат: «Давай, батя, давай!» – а дерево ни с места. Вот такая была школа молитвы». В письмах же отца Иоанна из заключения (а их больше ста)*, сохраненных его духовными чадами, как в чистой капле росы, во всей полноте отражается это благословенное для него время жития. Они написаны аккуратным, красивым почерком. То чернилами, слегка расплывшимися на рыхлой бумаге, то карандашом.

Они будто писались не на нарах в лагерном бараке, а в уютной домашней обстановке, за письменным столом. Благоговение и уважение к адресату водило его рукой. Всего несколько писем написаны скорописью, но скольких извинений стоила эта не свойственная ему небрежность: «Простите, великодушно простите, письмо писалось в очень плохом освещении, лампа висит у потолка».

Его письма – это документы, свидетельства любви, у которой нет правых и виноватых. В них бесчисленные просьбы об утешении для тех, кто в нем нуждался. И Божия любовь, через отца Иоанна обильно изливающаяся, распространялась на всех без разбора. И на тех, кто нес тяготы 58-й статьи, и на заплутавших по жизни уголовников. В одном из своих писем этого периода отец Иоанн пишет: «На опы- ------------------- * Речь идет о письмах, адресованных Г. В. Черепановой и М. Г. Ветвицкой. Через них о.