Именно эта обстановка открыла мне смысл духовного покровительства святого Иоанна Пу-стынника[40], данного мне при крещении. Еще в юности я пытался понять сродство этого союза, но жизнь хранила от меня это в тайне. Только теперь все стало понятно. И лагерь для меня – «египетская пустыня», а душа должна стать глубоким кладезем, куда не могли бы проникать волнения, тьма и злоба безбожного мира.

Там, на глубине, все свято и мирно, светло и молитвенно. Там – Бог! И чем страшнее бушевало житейское море на поверхности, тем ощутимее была близость Божия и Его дыхание на глубине. Сила Божия надежно ограждала мою немощь». Так учил искателя монашеского пути Промысл Божий. Позднее же для насельников монастыря, проходящих искус монашескими прискорбностями, он вспоминал, что нигде так не молился, как в заключении.

И там давал Господь возможность уединиться, чтобы припасть к Богу скорбной душой. Господь хранил батюшку. Тюремная шпана относилась к нему сочувственно. Называли его кратко: «Батя». Вначале он ходил там в подряснике. Когда подрясник «измочалился», пришлось облачиться в «одежду поругания» – грязную тю-   59   ремную робу. Как всем.

Батюшка вспоминал, что ему от подобной перемены стало даже удобнее. Незаметнее. Это было истинное испытание веры. Это была настоящая академия и сокровенное духовное возрастание. Отец Иоанн так вспоминал о своей работе на лесоповале: «Лагерники подпиливают, а в мою задачу входило повиснуть на дереве и повалить его в нужном направлении. И вот я висну на нем да молитву дею.

Со стороны кричат: «Давай, батя, давай!» – а дерево ни с места. Вот такая была школа молитвы». В письмах же отца Иоанна из заключения (а их больше ста)*, сохраненных его духовными чадами, как в чистой капле росы, во всей полноте отражается это благословенное для него время жития. Они написаны аккуратным, красивым почерком. То чернилами, слегка расплывшимися на рыхлой бумаге, то карандашом.

Они будто писались не на нарах в лагерном бараке, а в уютной домашней обстановке, за письменным столом. Благоговение и уважение к адресату водило его рукой. Всего несколько писем написаны скорописью, но скольких извинений стоила эта не свойственная ему небрежность: «Простите, великодушно простите, письмо писалось в очень плохом освещении, лампа висит у потолка».

Его письма – это документы, свидетельства любви, у которой нет правых и виноватых. В них бесчисленные просьбы об утешении для тех, кто в нем нуждался. И Божия любовь, через отца Иоанна обильно изливающаяся, распространялась на всех без разбора. И на тех, кто нес тяготы 58-й статьи, и на заплутавших по жизни уголовников. В одном из своих писем этого периода отец Иоанн пишет: «На опы- ------------------- * Речь идет о письмах, адресованных Г. В. Черепановой и М. Г. Ветвицкой. Через них о.

Иоанн связывался с духовными чадами и друзьями. Они стали главными помощницами батюшки в период заключения: собирали посылки, выполняли поручения, ездили в лагерь.   60   те личной жизни я все более и более познаю сладость святого чувства: «Большие воды не могут потопить любви, и реки не зальют ее». Весьма примечательны приводимые в письмах списки нужд самых разнообразных: лекарство для юноши, страдающего туберкулезом, словарик для филолога, краски для заключенного художника.

А вот просьба «купить ниток мулине для супруги начальника охраны, такой же добросердечной, как и он сам». «Пользуясь разрешением, прилагаю список-перечень необходимого», – пишет он духовным чадам. Необходимого не ему, но тем, кто рядом. А вот появляется пространный список нового просителя. Это уже от «учреждения», которое содержит заключенных под стражей.

И «учреждение» не обделено вниманием и заботой. В лагере были и католические ксендзы, и протестантские пасторы, и баптисты. Когда до них дошел слух о помощи «учреждению», они подошли к батюшке с упреком: «Что же это Вы делаете? Это же наши враги!» «Выполняю завет Христов: «любите враги ваши», – услышали они в ответ. «Простите меня как неисправимого, – пишет он, – но моя излишняя отзывчи- 61   вость к просьбам и нуждам людей снова понуждает меня просить Вас». И снова списки, просьбы. И так все пять лет пребывания в неволе.

А есть и совсем маленькие приписки от самого батюшки. Прислать ему фотографию мамочки, крестики, венчики, разрешительные молитвы и немного лакомств: луку и чесноку. Ясно, что и в этом «аду» он продолжает нести свое священническое служение. В этом неутешительном месте служением ближним ободрялась и утешалась и его душа. Крестики для тех, кого просветит он Светом Истины.

Венчики – погибшим от бесчеловечной злобы, а таких там было много. Он хотел по-человечески проводить их за те страдания, что испытали они на исходе из жизни. «Жизнь наша подобна плаванию. И все происходящее в ней всегда совершается по благому Промыслу Божию. Я по-прежнему жив. По милости Божией благодушествую. Наше будущее, как и настоящее, всегда находится в полном и непосредственном подчинении воле Божией, которая на время бывает от нас сокрыта для нашего же блага», – напишет в письме отец Иоанн, когда уже войдет в русло лагерной жизни.

Но сразу по приезде на ОЛП он пишет: «Я во всем, кроме праведности, подобен Иову». Непосильная непривычная работа угрожала телу, а бесчинства преступной мысли и лукавых пожеланий, господствующие в этой обстановке, покушались сразу и на душу, и на чистоту сердца. Устрашившись за свое духовное здоровье, отец Иоанн весь устремился к Богу в молитве.

В бараке, наполненном до отказа людьми, он умудрялся находить уединение и чистоту живого общения с Богом то на третьем ярусе нар под одеялом, то в заброшенном бараке и даже среди толпы. Вспоминая то время, он скажет: «Молитве лучше всего учит суровая жизнь. Вот в заключении у меня была   62   истинная молитва, и это потому, что каждый день был на краю гибели.