На просьбу поисповедовать батюшка отвечает: «Только вечером». И принимает исповедь, стоя на коленях, – ноги уже не держат». «Отец Иоанн обновил храм внутри и снаружи. Летовские монахини пошили облачения недостающих цветов – эти облачения и по сей день называют Иоанновскими. К плащанице его духовные дети привозили из Москвы живые цветы. С тех пор и поныне этот обычай живет в церквах Касимова.

По молитве и благословению отца Иоанна и невозможное начинало осуществляться. Наглядный тому пример. В храме не на месте стояла чтимая икона Казанской Божией Матери. Но о том, чтобы ее передвинуть, нельзя было и помыслить. До приезда отца Иоанна настоятели пытались это сделать, но, кроме расстройства и нарушения мирных отношений, ничего не добились.

Старые монахини воспринимали эти попытки как оскорбление святыни. Отец Иоанн, молча проходя мимо иконы, стал ее по сантиметру сдвигать. К концу его служе-   104   ния в Касимове икона стояла уже на новом месте, и на это никто, в том числе и монахини, не обратили внимания. Несмотря на то что отец Иоанн знал уже тяготы неволи, в Касимове он действовал и говорил проповеди без страха и без оглядки на власть.

Помню его грозные проповеди о безбожниках: «Ладонью солнце хотят закрыть, веру похоронить! Но она-то жива и будет жить, а тех, кто против нее, уже хоронят!» – вспоминает отец Владимир Правдолюбов. «Только год, ровно год потерпели отца Иоанна на городском приходе. Не только храм успел облагородить отец Иоанн. Его доброе, сердечное отношение к людям, его искренняя вера были той живой проповедью, которая красноречивее слов привлекала многих к Церкви.

Последнюю литургию отец Иоанн служил в Касимове на Сретение. Храм был переполнен, – вспоминает Соня Правдолюбова68. – Отец Владимир вышел на правый клирос петь концерт и говорит мне: «Посмотри, храм плачет». И у самого слезы на глазах. На другой день, в день отъезда, опять пришел отец Иоанн проститься с храмом. Помолился, приложился к праздничной иконе и благословил ею на все стороны Касимов».

Утешая остающихся, он говорил: «Я вам дорожку топчу в Псково-Печерский монастырь». Безропотно шел отец Иоанн по пути странника. А посылали его на самые трудные, угасающие приходы с надеждой, не угаснет ли и он вместе с ними. Он трудился, дорожа временем и обстоятельствами жизни, даваемыми ему Богом для спасения. Когда кто-то начинал говорить о его духовности, он решительно прерывал разговор: «Какая такая духовность? Одну греховность вижу. С ней-то никак не разберемся!

» Изредка в разговорах все же высвечивались тайны его сердца. С глубоким смирением он говорил про себя:   105     «Я как телеграфный столб – сигналы передаю, а остаюсь ни с чем. И сколько просил я крыши над головой, но, видно, пока не время уходить от людей». Где-то глубоко под спудом в душе его жила печаль по оживляющей все духовной силе.

Он уже передавал Божии повеления, сам же не простирался думами и трудами дальше завтрашнего дня. «Если живы будем и Бог благословит, сделаем то-то и то-то». Частенько в это время в его пастырских беседах звучала притча о том, как задали мудрецу три вопроса: какое самое важное время в жизни, какой самый значительный человек в твоей жизни, какой поступок важнее всего совершить? (

Ответы на эти вопросы отец Иоанн произносил с таким вдохновением, что они оставались в сердце слушателя во всем богатстве их смысла и чувств, с какими говорились. Они становились достоянием еще одного сердца.) «Самое важное время в жизни, – отвечал мудрец, – это настоящее мгновение, потому что прошлое минуло, а будущее еще не настало. Самый значительный человек в твоей жизни – это тот, кто сейчас пред тобой и которому ты можешь сделать или добро, или зло.

Самое важное дело – в это самое мгновение дать человеку, который перед тобой, все, что может быть ему дано». Так батюшка жил сам и к этому призывал своих чад. Истощенный трудами страннической жизни, как бы ни было ему тяжело, отец Иоанн ежегодно ехал повидаться со своим духовным отцом – старцем Серафимом, нашедшим приют после закрытия Глинской пустыни в Сухуми.

Отец Иоанн укреплялся обилием Божией благодати от отца, слыша от него слово воли Божией о себе. После служения в селе Борец отец Иоанн начал побаливать, в Касимове болел уже тяжело. Отслужив полгода на новом приходе, он   106   приехал к старцу в таком состоянии, что тот засомневался в его жизнеспособности. Оживленные радостью встречи, они поверяли друг другу сокровенное.

И тут отец Иоанн вдруг услышал слова, сказанные без связи с предыдущим разговором. Старец отвечал на какую-то свою мысль: «Сами себе, друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим». Немного помолчав, отец Серафим решительно обратился к нему: «Отче, не торопитесь умирать в своем произволении. Предадим Вас и срок Вашего земного странствия постригом в волю Божию».

Так совершенно неожиданно пришло к отцу Иоанну то, к чему он стремился с отрочества. Сейчас же он о монашестве не думал, по его состоянию ему ближе были думы о смерти и ее вечном покое. В сознании промелькнул весь жизненный путь и отметились моменты зримого Божия касания в нем. Первое благословение на монашество в отрочестве. Монашество манило и звало его, мучило и радовало, но ускользало в тот момент, когда постриг должен был совершиться.

Полгода он жил насельником Троице-Сергиевой Лавры, две недели пробыл в Псково-Печерском монастыре с указом о водворении в него. Но, по неисповедимым судьбам Божиим, Промысл властно вторгался в намеченный ему людьми путь. И неведомое «завтра» вело его дальше, в обетованную землю, сквозь мрак и трудности жизни к свету богопознания. После первого зова к монашеству отец Иоанн оказался в лагерном «затворе», после второго для него определился путь странничества.