Именно в детстве человек приобретает все свои сокровенные черты. В лоне семьи закладываются семена, которые дадут всходы и определят, вскормят всю последующую жизнь. А мать, становясь почвой, из которой таинственно прорастет семя, дает ребенку каждую клеточку его тела, каждый росток его души. И чем возвышеннее душа матери, тем сильнее она проступает в зарождающейся личности младенца, тем сильнее ее влияние на него.

Народная мудрость гласит: «Он впитал это с молоком матери». В этих привычных словах заключен важный духовный смысл. Они напоминают, что человек не самобытен, а связан со своим родом кровными узами и духовным опытом предков. И он несет ответственность за свои поступки и за внутренний духовный выбор не только пред собой, но и пред своим родом и – шире – пред всем народом.

Ответственность пред будущим временным и вечным. Из родного дома, родной семьи возрастает чувство Родины.   Родной дом! Для Вани он был прообразом Царства Небесного, временем первых порывов детской души ко Господу и к молитве. По крупице собирал пытливый детский ум нектар в этом Царстве, где великое слово «любовь» приоткрывалось малышу и поначалу означало одно: маму, Елизавету Илларионовну Крестьянкину[4].

Жизнью своей мама отвечала на все вопросы Вани о Боге. Бог есть Любовь. Ее же приносили с собой блаженные, юродивые и нищие, любившие дом вдовицы Елизаветы Крестьянкиной. С их приходом в доме, где крайняя скудость уживалась с изобилием тепла и радушия, словно бы оживало Евангелие – ведь к ним жаловали посланцы Господни. Этих гостей принимали с особым радушием.

Ваня раскрывал свое сердечко для их любви и дарил им все самое ценное, что было дорого ему. В них он начинал любить людей. Свет живой веры, входящий с Божиими людьми, освещал их убогий дом и детское сердечко, в ко- 18   тором таинственно зарождалась жизнь в Боге. Свое раннее детство отец Иоанн вспоминал и благословлял особенно.

Оно дало ему и первые уроки послушания, и понятие о грехе, когда детские укоры совести за содеянное надолго лишали его радостей, а укоризненный взгляд мамочки вызывал обильные слезы раскаяния. И как следствие его духовной чуткости, появилось в нем умение видеть и слушать, умение не огорчить. Чуткость же породила в сердце мальчика и благоговение, которое в нем, уже повзрослевшем, разлилось на все сущее и стало, как и любовь, сутью его натуры.

С любовью и благоговейной памятью он относил все доброе, приобретенное долгой подвижнической жизнью, тем, кто духовно родил его в Божий мир: маме, блаженным Христа ради, духовным отцам, служителям Божиим. Ибо все это было посеяно в то далекое благодатное время, когда он буквально жил в Царстве Небесном. В семь лет для Вани кончилась безмятежная пора детства.

Наступал 1917 год, судьбоносный для нашего Отечества. Надвигались невиданные потрясения и бедствия. Богу и Церкви воинствующим безбожием была объявлена война. И верующая Россия, чтобы сохранить для потомков Православие, приняла подвиг мученичества. Время это стало памятником исповеднической эпохи. Юный послушник воочию увидел самоотверженность и искренность веры, увидел верность Богу и Церкви тех, кого он по-детски глубоко любил. Детская вера повзрослела.

Одаренный от природы отзывчивым сердцем, он почувствовал, сколько горя вошло в жизнь дорогих ему людей. Чужая боль ранила его юную душу и порождала в ней сострадание, которое прижилось в сердце навсегда. Пытаясь понять происходящее, терзая душу сознанием пришедшей к людям беды, он со всей искренностью принимал на свои неокрепшие плечики скорби, обышедшие взрослых, и сам взрослел не по годам.

Только церковь   19   и послушания в ней сглаживали беспросветное напряжение действительности. Промыслительно совсем прекратились занятия в школе. Не до детей в это время было новому нарождающемуся в России порядку. И дал Бог Ване несколько лет самозабвенной отдачи себя ученичеству в церкви. Он стал штатным псаломщиком. Позднее отец Иоанн, вспоминая то время, говорил, что учили его не школьные педагоги, но духовные профессора, прошедшие искус суровой жизнью – уже пять лет бесчинствовало на Руси безбожие.

Прислуживание же в церкви приучало его к непринужденному и самостоятельному участию в жизни. Он полюбил храм и богослужение. Именно с этого времени проявилась в нем, одиннадцатилетнем мальчике, верность своим наставникам и беспрекословное повиновение уставам Святой Церкви и заповедям Божиим. В 1922 году в жизни юного послушника произошло событие, определившее его жизненный путь.

Два архиерея один за другим возложили на его главу руки. Случилось это перед самым их арестом. Для владыки Николая (Никольского)[5], епископа Елецкого, викария Орловской епархии, это был первый арест. Епископ Николай благословлял прихожан, прощаясь с ними перед отъездом. Он еще не знал, что завтра начнется его путь по мытарствам. Он стоял на архиерейской кафедре посреди церкви в полном облачении.

Последним в этом потоке людей был его посошник. На вопрос владыки: «А тебя на что благословить?» – Ваня неожиданно для себя выпалил: «На монашество!» Архиерей внимательно посмотрел на мальчика, помолчал, устремив взор в алтарь. Затем возложил руки ему на голову и произнес: «Сначала окончишь школу, поработаешь, примешь сан и послужишь, а в свое время непременно будешь монахом. Бог благословит!

» Эти слова запечатлелись на скрижалях юного сердца и до конца жизни руководствовали в ней.     …Архиепископу Орловскому Серафиму (Остроумову)6 уже третий раз предлежало сменить архиерейскую кафедру на тюремную камеру. Владыка Серафим тоже возложил на голову Вани руки, утверждая Божие благословение на его монашество. На фотографии же с изображением двух архиереев, участвовавших в этом судьбоносном благословении, он написал: «От двух друзей юному другу Ване с молитвой, да исполнит Господь желание сердца твоего и да даст тебе истинное счастье в жизни».