Сядет рядом на диване, обнимет тебя, прижмет твою голову и говорит целый час, слышишь, как у него сердце стучит. Он, видимо, специально так делал, чтобы дух мирской нас оставил, страсти покинули... Тогда я этого не понимал, а сейчас знаю, что он в это время о нас молился: «Господи, дай Духа Твоего, дай благодати этим безблагодатным людям, чтобы увидели они положение   175   свое и начали каяться».

Он настраивал нас на то, что пора жить трезвенно, бороться со своими страстями. Это и есть покаяние, это и есть постоянная молитва. А еще в беседах он нас спрашивал: – Вот даны тебе творения Святых Отцов, книги даны. И ум дан. Дан тебе ум? – И по голове так выразительно постучит. – Не знаю, батюшка. – Как не знаешь? Ведь голова-то не для того только, чтобы шапку носить.

Мы же не можем жить одним плотским умом, для спасения нужен разум духовный. Для этого-то вы и читаете! Сидим с открытыми ртами – какой там «духовный разум»? Долго не понимали, что это такое. После бесед с отцом Иоанном у нас все пошло иначе: началась борьба с грехом и со страстями. С теми, которые мы сами в себе за долгие годы взрастили, которым позволяли порабощать себя.

И стыдно сказать, даже не понимали и значение этого слова – «страсти». Человек я был семейный. Ездили мы к батюшке всей семьей. Чудо и то, что жена относилась к отцу Иоанну точно так же, как и я, с такой же любовью, благоговением и получала от него не меньше, чем я. Возвращалась из Печор укрепленной и терпела всю нашу несуразную жизнь. Я работал то плотником, то художником-оформителем, зарплата была не больше семидесяти рублей – просто издевательство какое-то было с моей стороны над нашей семейной жизнью.

Жена была смиренной, теперь ума не приложу, как она все это выдержала. Жили мы очень бедно, тогда я этого не осознавал. Но дело даже и не в бедности, а в крайнем неразумии такой жизни. Несмотря ни на что мы радовались, отец Иоанн был нашей опорой. Вспоминаю, как-то батюшка нам рассказывал про свое детство. Дело было на Пасху, ему в ту пору едва минуло семь лет. Дома никого нет, он один. На столе пасхальные яства.

И руки у него сами потяну-   176   лись к куличу, отщипнул и попробовал. И тут же подумал: «А ведь я согрешил». Потекли слезы. «Я помню до сих пор этот грех», – говорил батюшка. С раннего детства он имел понятие о том, что такое грех. При этом разговоре вспомнил и я, как рос: блатная обстановка, матерщина, воровство... Его детство и мое – как небо и земля.

Ко времени нашего знакомства отец Иоанн был уже всецело предан водительству Божией благодати. О раннем же периоде своего духовничества он вспоминал: «Когда я от своего ума говорил, то иногда ошибался, а когда слушаю, что Дух Божий шепчет, ошибок не бывает». Доберешься до батюшки, о жизни своей расскажешь, все тайны раскроешь, и благодать Божия через него тебя приголубит, согреет и очистит, и всякие страхи, все скорби уходят.

Мы благоговели перед самой кельей отца Иоанна. Вспоминаю такой случай: сижу в келье, вдруг стук в дверь, и орет кто-то басом. Думаю: «Ничего себе!» Дверь открывается, и на пороге священник, собой всю келью заполняет, меня не видит, кричит: «Батюшка, у меня к Вам три вопроса!» В ответ слышен спокойный ласковый голос отца Иоанна: «Смирение, покаяние, терпение, страх Божий».

Тот успокаивается, на лице появляется умиротворенная улыбка. Я был свидетелем разных бесед отца Иоанна и всегда поражался: с людьми плотского духа он говорил о духовном, но на их языке, так, что они понимали его и уходили приподнятые над собственной жизнью. Он сразу видел, с кем говорил. Помню, приехал я к нему, сидим в келье, и вдруг его наместник вызывает.

Закрыл меня батюшка, и долго его не было. Вернулся, только начали разговор – опять стук в дверь; перед кельей его почти всегда стояла очередь: священники, паломни-   177   ки... Его постоянно отвлекали. Выскочит, там поговорит с кем-то, возвращается, и всякий раз улавливаешь его настрой именно на беседу с тобой. Огромная редкость такой дар – жить жизнью того человека, с которым разговариваешь. Батюшка обладал им в полной мере.

Святые от грешных людей тем и отличаются, что проживают не одну, а тысячи жизней. Отец Иоанн частенько говорил со мной об иконописи. Однажды мы идем с ним со службы и проходим мимо иконы Благовещения, которую написал отец Зинон86. Батюшка остановился: «Вот, Геннадий, смотри, разве это Благовещение? Архангел наступает на Богородицу, словно спортсмен, и Она в испуге отпрянула от него, Та, которая рек-ла «Се раба Господня».

А ведь Архангел-то подходил к ней со страхом и благоговением. Суть иконописи – в духе Православия, а дух Православия есть дух покаяния, смирения. Сие – в иконе, сие и в пении...» Потом я над его словами много думал, особенно когда взялся писать иконы в храм деревни Хвоенка. Все там пребывало в ужасном запустении, а работу надо было делать очень быстро.

Я приехал к отцу Иоанну, а он с испугом на меня смотрит: «Ты взялся за это дело, а сможешь ли?!» Я самоуверенно говорю: «А чего, батюшка, не смогу-то? Я ведь учился на монументальной живописи». «Ну-ну, учиться-то ты учился, но ты не представляешь, какое это ответственное дело, ведь там многих икон вообще нет, они двухметровые, их надо писать заново.

– И меня при этом по колену постукивает: – Пока не поздно, откажись». А как я откажусь, когда сижу без копейки, а тут мне обещают, что будут платить. А вскоре приехал в храм митрополит Иоанн (Разумов). Он смотрит на меня так сурово: – Ты иконописец или художник? – Художник.   – А ты иконы-то писал когда-нибудь? – Писал. – Что ж, благословляю тебя, трудись с Божией помощью.