Тут как-то ко мне подошла воспитательница 7 класса нашей православной гимназии, где учатся симпатичные детки-подростки: «Батюшка, что нам делать? У нас присутст­вуют в классе воспитатель, учитель, еще один воспитатель – и мы не можем до­биться от детей тишины, той атмосферы собранности и покоя, без которых про­водить урок нельзя». Это наставники, которые, как правило, окончили богослов­ский университет!

Молодое поколение педагогов-богословов отличается извест­ной скромностью, робостью (преимущественно речь идет о девушках) и излиш­ним упованием на детскую сознательность. Им, конечно, не хватает способности показать если не педагогический гнев, то, по крайней мере, решимость навести дисциплину «железной рукой». И вот я, беседуя с педагогами, вспоминал, как, будучи молодым преподавателем, готовясь идти в класс, сам себе напоминал бок­сера, сидящего в углу ринга, напряженного и натянутого как струна, готового ринуться в бой.

В педагоге непременно должен чувствоваться этот тонус, бодрость и соб­ранность. Речь идет, конечно же, не об агрессии. Дети – это цветы нашей жизни, и мы не должны бестрепетно обрывать их, оставляя лишь голые стебли. Но мы говорим о творческой энергии, о педагогической целеустремленности, способно­сти в течение сорока пяти минут стоять на передовой и не показывать тыла про­тивнику, о нашей готовности что-то очень важное им преподать, что-то сокро­венное вложить в их расслабленные сердца.

Эта благая энергия есть некоторая психологическая установка, которую дети либо чувствуют в вас, либо нет. И если на вашем уроке царит распущенность или аудитория дремлет, когда вы читаете свой высоконаучный доклад, то это вовсе не значит, что вам должно отказаться, зачеркнуть в себе душевную мягкость и стать жестким. Это значит, что вы внутренне не собраны, в вас нет той струны, которая связует сердце и ум с Са­мим Господом (речь идет о педагоге-христианине).

Об этом нужно думать, к это­му нужно готовиться, чтобы не пожимать плечами и не разводить руками: «По­чему я не справляюсь, почему у меня ничего не получается, почему меня не слу­шают? Такой интересный материал, а дети, как муравьишки, расползаются у меня под руками». Кто-нибудь скажет, что школа – это специфическая аудитория, и не всякий катехизатор, миссионер и культуролог призван к общению с подростками.

Однако любая аудитория заслуживает, чтобы перед нею стоял лек­тор-проповедник собранный, сосредоточенный, знающий, что он хочет сказать, и бережно относящийся к своему и чужому времени, ценящий своих слушателей и таким образом проявляющий лю­бовь к ним. При наличии благого напряжения, в которое входит и подготовка к вашему слову, и стремление донести его, и понимание препятствий, стоящих на пути слова к сердцу слушателя, вы непременно ощутите Божие со­действие в вашем делании.

Я знаю многих опытных проповедников, которые умеют беседовать с ауди­торией на потребу их души и которые не любят перед людьми сидеть. Действи­тельно, когда ты встал, тогда тебе легче сражаться, ты ощущаешь себя воином на поле сражения, ты сосредоточен, ты всем и отовсюду виден и сам можешь уло­вить выражение глаз, смотрящих на тебя. Если за чашкой чая мы совершенно раскрепощены, то здесь, напротив, прилагаем усилия, образуя, формируя и отчеканивая каждое наше слово.

Ты стараешься быть услышанным и, как в начале речи, так и в конце ее, не расслабляешься, не желая, чтобы звуковые препятст­вия и помехи смазали, украли что-либо из того, о чем говоришь. Некоторые считают, что дыхание нужно поставить так, чтобы ты собою напоминал трубу органа в зале консерватории. Особое внимание мы должны уделять артикуляции, то есть произнесению звуков.

К сожалению, по большей части мы совершенно не осве­домлены в этой области. Между тем у каждого из нас есть артикуляционные по­грешности в произнесении отдельных звуков. Специалисты, которые прислушиваются к речи проповедника, сразу отмечают любые ошибки. Мы с вами воспитывались в такое время, когда логопеды индивидуальным образом в школе или в детском саду работали с детьми.

Редко бывает, чтобы ребенок все буквы произносит правильно, но если в частной жизни дефект речи не играет особой роли, то для оратора, диктора, проповедника это имеет весьма большое значение. Дело в том, что, когда мы говорим, будучи отделены расстоянием от аудитории, то любая неточность в произнесении шипящих, сви­стящих, взрывных звуков, накладываясь на это самое расстояние, глушит звуча­ние слов.

Согласитесь, неприятно слушать ту речь, которая требует дополнитель­ного усилия для понимания отдельно взятого слова. Само это затруднение, когда мы напрягаем слух и пытаемся уловить смысл небрежно произнесенной лексемы, является раздражающим фактором, который, как ложка дегтя в бочке меда, окра­сит в бурые тона самое светлое слово. Сейчас мы не говорим о вдохновенных проповедниках, лицах, славных на всю Россию своим благочестием.

Мы им все простим за их нравственную непорочную жизнь; в конце концов, «лучше дела без слов, чем слова без дел», – по за­мечательному выражению древних отцов. Но в порядке обучения, отбрасывая фактор нравственного авторитета проповедующего лица, конечно, можно и должно говорить о необходимости устранения означенных дефектов. И каждому из нас неплохо в этом отношении слушать критические замечания, которые тот­час посыплются как горох, едва лишь вы приступите к речевой практике.

Священнику в этом отношении непросто, потому что он вчера, может быть, сидел за комбайном или за компьютером, а сегодня должен и петь, и читать, и восклицать, и проповедовать – на все руки дока. Батюшки призваны быть и философа­ми, и рассказчиками, и няньками. И каждый оценивает их по-своему. Как говорит грузинский патриарх Илия II : «Священник – это лицо, постоянно просвечиваемое рентгеном тысячи глаз».

Поэтому иереям трудно впасть в головокру­жение от успехов благодаря множественным замечаниям, справедливой и не­справедливой критике, исходящей от многочисленных прихожан. Итак, мы говорим об особенно тщательно проговариваемом слове. И у ка­ждого из нас наверняка есть свои сложности в этом деле. Общая ре­комендация – больше обращать внимания на согласные звуки.