Согласные звуки – это опора, скелет, на котором держатся плоть и кровь гласных звуков. И ес­ли вы произносите слово смазано, не уделяя должного внимания соглас­ным звукам, то у вас речь превращается в кишмиш, салат оливье, где всякой звуковой твари присутствует по паре. К сожалению, будущие пастыри в семина­риях не изучают этот предмет и только методом проб и ошибок мало-помалу приходят к тому, что является достоянием опыта педагогов.

Мы, учителя, без большого труда вычисляем, имеет человек отношение к педагогической деятель­ности или нет, ибо по тому, как педагог с вами говорит, сразу можно определить степень его профессионализма. Далее. Одним из главных факторов устной речи, ее достоинства или недос­татков, служит интонация, то есть интонационная окраска, красочность или монотоннность вашего слова.

Интонация, на наш взгляд, вещь таинственная, потому что она, как и самое слово, выдает устроение вашей души. По интонации можно определить, что вы за человек, каковы основополагающие свойства ва­шей личности. И речь идет даже не о психологическом типе (кто вы – сангвиник, холерик, меланхолик), но о вашей духовной жизни. По интонации, по вашему слову можно догадываться о том, что происходит в сокрытом от человеческих очей храме вашей души.

Например, вы слушаете проповедника, который, едва начав говорить, обнаруживает неестественное воодушевление, прибегает к искусственному расцвечиванию слова, к патетическим завывающим интонациям, восполняя недостаток подлинной духовности. Если он заменяет духовную силу слова, как мы шутливо говорим, первомайскими призывами, если он хочет впе­чатлить аудиторию и привести ее в благоговение перед святыней лишь за счет интонации, без опоры на внутреннюю жизнь, то, ко­нечно, вы не сможете отделаться от впечатления деланности, мертворожденности подобного слова, даже при самом блестящем подборе свя­тоотеческих цитат.

Такое слово, даже произнесенное технически безупречно, все равно выдаст в говорящем внутреннюю непричастность к предмету речи. А так обыкновенно и бывает, ко­гда актеры с их поставленной речью, приятным, звучным, хорошо поставленным голосом, с их акцен­туацией (то есть умением выделить главную мысль) пытаются в православном фильме произносить за автора монологи, а вы, уже хорошо зная, что по чем, миритесь с этой искусственной постановкой дела. Аналогичный пример – клирос.

Сегодня почему-то некоторые считают, что если они восходят на правый клирос, то тотчас должны что-то из себя выдавить, притом совершенно неестественное и несообразное с обиходом, с подлин­но церковным пением. И действительно, очень часто бедный клирос, из кожи вон выле­зающий, является инородным телом по отношению к богослужению именно по­тому, что певчими усвоена манера оперного вокала, совершенно не подходящего для пения стихир и кондаков.

Печально, когда замутняется духовный смысл бо­гослужебных текстов из-за экстатической, основанной на внешнем эффекте ма­нере пения. Так бывает и у тех, кто работает с устным словом. Мне не хочется широко приводить примеры ложного риторического пафоса. Ведь даже само словосочетание «братья и сестры» может быть произнесено совершенно по-разному.

Если ты чувствуешь духовное родство с теми, кто тебя слушает, если действительно предстоишь Отцу Небесному, по отношению к Которому мы все – дети, тогда твое «братья и сестры» будет одушевлено, произнесено сердечно и коснется души слушателей. Но когда это только клишированная фраза, оторван­ная от проповедника так же, как он оторван от прихода (

говорю о священнике, не живущем единым духом со своей паствой), в этом случае и прекрасное начало, произнесенное деланно, нараспев: «Возлюбленные братья и сестры, нынешний праздник навевает благочестивые размышления...», – будет иметь печальный ко­нец, ибо никто не захочет внимать тому, что удалено от сокровенной жизни серд­ца. Но скажем и нечто положительное.

Тот, кто действительно старается жить с Господом, по Его заповедям, тот, кто привык к сердечному, а не политесному общению с людьми, тот, сам не замечая как, бывает чрезвы­чайно разнообразен, глубок в интонационной окраске своей речи. Попробуйте убедить в чем-то нашкодившего мальчика, но при этом не подавить, мо­рально не уничтожить. Ты все-таки воспитатель, а не следователь, чья главная задача определить «состав преступления». Вот к вам подводят паренька (

подлинная история из сегодняшнего школьного дня). – Батюшка! Коля опять отличился! Вы только на прошлой неделе с ним беседовали о том, как плохо шарить по карманам в раздевалке... А он нашел мобильный телефон и ни­кому об этом не сказал. И не показал никому свою находку. Не пока­зал Коля и мне этого телефона; видимо, решил его присвоить.

– Так я же потерял на прошлой неделе мобильный телефон! Может быть, это мой? – спрашиваю я. – Нет, батюшка, – отвечает он, – не ваш. Нам сказали, что вы потеряли, но это не ваш. – Хорошо, предположим, это не мой мобильный телефон – дорогой, из ти­тана. А вдруг это собственность другого батюшки? Представь себе, ему сейчас звонят по телефону: нужно причастить умирающего.

И батюшка из-за тебя, из-за того, что ты найденный телефон вовремя не сдал куда следует, не поспеет к одру умирающего... Ты понимаешь, что это такое?! Итак, когда вы обращаетесь к живой душе, не желая ее ни подавить, ни смять, но каким-то образом усовестить милого отрока, вызвать в нем те чувства, которые вам нужны (мальчик-то не бесстыжий, он уже сам себе не рад)

, вы как воспитатель, как священник будете из глубины сердечной выдыхать каждое свое слово, то понижая, то повышая интонацию, и это будет носить печать под­линности, простоты, искренности. Такое слово всегда дойдет до цели, попадет в десятку. Конечно, этим искусством лучше всего владеют педагоги, но суть здесь не в знании формальных правил. Важно, чтобы каждое ваше обращение к ребен­ку, каждый ваш вопрос был одушевлен искренним чувством заботы, тревоги и любви.