Если ты чувствуешь духовное родство с теми, кто тебя слушает, если действительно предстоишь Отцу Небесному, по отношению к Которому мы все – дети, тогда твое «братья и сестры» будет одушевлено, произнесено сердечно и коснется души слушателей. Но когда это только клишированная фраза, оторван­ная от проповедника так же, как он оторван от прихода (

говорю о священнике, не живущем единым духом со своей паствой), в этом случае и прекрасное начало, произнесенное деланно, нараспев: «Возлюбленные братья и сестры, нынешний праздник навевает благочестивые размышления...», – будет иметь печальный ко­нец, ибо никто не захочет внимать тому, что удалено от сокровенной жизни серд­ца. Но скажем и нечто положительное.

Тот, кто действительно старается жить с Господом, по Его заповедям, тот, кто привык к сердечному, а не политесному общению с людьми, тот, сам не замечая как, бывает чрезвы­чайно разнообразен, глубок в интонационной окраске своей речи. Попробуйте убедить в чем-то нашкодившего мальчика, но при этом не подавить, мо­рально не уничтожить. Ты все-таки воспитатель, а не следователь, чья главная задача определить «состав преступления». Вот к вам подводят паренька (

подлинная история из сегодняшнего школьного дня). – Батюшка! Коля опять отличился! Вы только на прошлой неделе с ним беседовали о том, как плохо шарить по карманам в раздевалке... А он нашел мобильный телефон и ни­кому об этом не сказал. И не показал никому свою находку. Не пока­зал Коля и мне этого телефона; видимо, решил его присвоить.

– Так я же потерял на прошлой неделе мобильный телефон! Может быть, это мой? – спрашиваю я. – Нет, батюшка, – отвечает он, – не ваш. Нам сказали, что вы потеряли, но это не ваш. – Хорошо, предположим, это не мой мобильный телефон – дорогой, из ти­тана. А вдруг это собственность другого батюшки? Представь себе, ему сейчас звонят по телефону: нужно причастить умирающего.

И батюшка из-за тебя, из-за того, что ты найденный телефон вовремя не сдал куда следует, не поспеет к одру умирающего... Ты понимаешь, что это такое?! Итак, когда вы обращаетесь к живой душе, не желая ее ни подавить, ни смять, но каким-то образом усовестить милого отрока, вызвать в нем те чувства, которые вам нужны (мальчик-то не бесстыжий, он уже сам себе не рад)

, вы как воспитатель, как священник будете из глубины сердечной выдыхать каждое свое слово, то понижая, то повышая интонацию, и это будет носить печать под­линности, простоты, искренности. Такое слово всегда дойдет до цели, попадет в десятку. Конечно, этим искусством лучше всего владеют педагоги, но суть здесь не в знании формальных правил. Важно, чтобы каждое ваше обращение к ребен­ку, каждый ваш вопрос был одушевлен искренним чувством заботы, тревоги и любви.

Если, например, что-то взято без спроса, а вы лично живете по правилу «чужого не трогать» и сами с отвращением относитесь к этому греху, то, общаясь с мальчиком, повязанным этим грехом, вдохните в него ваше собственное недо­умение, изумление: «Как можно брать чужое? Да никогда!» Интонация сама ро­дится и изобразится эдакой осциллограммой именно потому, что душа ваша не мертвая, не инертная, не индифферентная, а живая, подвижная, динамичная!

Отождествите себя с ребенком, вместе с ним и раскаиваясь, и переосмысляя соде­янное: «А как, милый мальчик, ты поступишь завтра – опять так же? Не те­лефон уже, а что-нибудь посущественнее попадется. И ты сможешь снова это сделать?». Неравнодушие к человеку, всецелая заинтересованность в нем дает вам возмож­ность «радоваться с радующимися и плакать с плачущими», и тогда вы облекаете ваше слово той интонацией, которая свидетельствует о жизни духа и о чистоте вашей собственной совести.

Помимо интонации , дорогие друзья, внутренняя сила слова зависит от экс­прессии, то есть выразительной звучности речи. Вы знаете, что грех, войдя в че­ловека, делает душу как бы мертвой. Например, если переешь, то преступишь, нарушишь свою меру. Человек объевшийся отваливается от стола, как клещ, на­питавшийся кровью пуделя. Он уже не способен ни к молитве, ни к размышле­нию, у него соловеют очи, и по закону естества он уже готов упасть в объятия Морфея.

Любой грех, завладевший человеком, делает его внутренне инертным, что непременно отражается, в том числе, и на нашей речи. Речь вялая, безвольная, безжизненная выдает соответственное устроение души. Таковы подростки, которые далеки еще от обретения смысла жизни, целеустремленности, они очень легко идут на поводу у греха, им еще неведома серьезная борьба с собственными страстями.

Педагог, оратор, трибун, проповедник в этом отношении должен быть личностью уже сформировавшейся. Он должен, конечно же, жить под знаком победы добра над злом. Если удельный вес зла и страстей еще слишком велик, то ничего, кроме растерянности и смущения, в тот час, когда нужно говорить о Боге, о совести, о добре, он почувствовать не может. Убежден, что бодрость, динамика, живость души, а значит, и сила подачи слова являются плодом нашего маленького под­вижничества, нашей личной борьбы со страстями, наших молитвенных усилий и личного предстояния Живому Богу.

Без духовного тыла, покаянного трудничества, ограничиваясь лишь чтением риторических учебников, вряд ли можно об­рести указанную нами энергию слова. Изучая жизнь праведного отца Иоанна Кронштадского и его дневники, мы можем почувствовать, что каждое его слово подобно солнечному лучу, молнии. Какой-то студент, запоздавший в храм, увидел, как при чтении отцом Иоанном часослова у него из уст исходили молнии, светлые лучи.

Вот идеал, к ко­торому мы призваны стремиться! Вот та внутренняя напористость, бодрость, энергия, которая нам необходима! Это очень важное, на наш взгляд, слагаемое в успехе словесного служения. Либо наши собеседники подавят нас, и мы подпа­дем под их влияние, либо мы будем благотворно воздействовать на аудиторию, пробуждая в ней «чувства добрые».