Это риторическая фигура , представляющая собой повторение одних и тех же или близких по смыслу слов. Тавтология часто имеет видимость ненужного повторения. Особенно часто название «тавтология» применяется там, где имеет место повторение однокоренных слов. Но будем отличать, когда тавтология – ошибка (незамеченный и ненужный повтор), а когда – специальный прием.

Вроде бы мы ничего не сказали особенного, но на самом деле тут проходит мысль, глубокая мысль. Называется это на языке психологии или философии «интенция» [51] , т.е. тайные намерения говорящего или пишущего. Интенция какая у нас? Сказать, доказать, что так просто великие молитвенники на свет Божий не появляются. «Яблочко от яблоньки недалеко падает».

Значит, великие молитвенники потому таковы, что от чрева матери они освещены молитвой. Далее. Кажется... Такой, видите, безличный оборот с оттенком предположения, сомнения, неуверенности, выражается личное отношение говорящего к слову. Заметим, что нынешний слушатель вовсе не готов к тому, чтобы его назидали намеренно. Сегодня никакой дидактизм, т.е. поучительность, никакой морализм, т.е.

стремление исправить человека словом не проходит. Современные люди настолько устали от обмана, лжи, посягательств на их волю и свободу, что призывы даже нравственного характера ими не воспринимаются. И вовсе отвергаются, если у говорящего присутствует хотя бы малая толика самоутверждения, т.е. он назидает и через это служит бесу тщеславия. И хотя слушатель сам весьма подвержен этой страстишке, ибо все мы отчасти самолюбцы и гордецы, но он на дух не переносит, когда такой честолюбец поучает его с трибуны.

Таким образом, чтобы говорить с людьми, надо ощущать себя скромным тружеником, поставленным служить тем, кто превосходит тебя во всех отношениях. Образно говоря, почувствовать себя осликом, на котором Господь въезжает в Иерусалим. Вспомните русскую поговорку: «Не чванься горох перед бобами, будешь сам под ногами». Если ж будешь чваниться, будто представляешь собой нечто, то ничего путного у тебя не выйдет.

Аудитория тебя из вежливости, конечно, послушает и помидорами, может быть, не закидает, но облегченно вздохнет, когда такой агитатор, хотя бы и в золотых ризах был, скроется в сумрачной тиши алтаря или просто покинет трибуну. И вот слово «кажется» выдает в человеке говорящем живую, размышляющую душу. Он оставляет за собой право на ошибку, он ни на чем не настаивает, он с вами делится, оставляя свободу вашу неприкосновенной – вы можете с ним не согласиться.

На самом деле эти тончайшие оттенки говорят о творческой свободе, которая присуща говорящему, показывает, что слово у него живое, что он размышляет вместе с аудиторией и таким образом выказывает ей уважение. И надо сказать, что только то слово пробуждает мысль, которое само является плодом размышлений, плодом внутренней не только интеллектуальной, но и душевной, и духовной деятельности.

Все это весьма импонирует разборчивому слушателю, заставляет его внимать вам с неподдельным интересом: «Интересно, что это ему там кажется?!» Но мы продолжим. Кажется, что дар молитвы отрок Варфоломей получил, еще находясь во чреве матери, ибо как иначе объяснить происшедшее с нею на Божественной литургии (по необходимости вы можете пересказать эти несколько эпизодов)

, когда все явственно слышали словно младенческий крик на Херувимской песне и в завершение службы. Трижды это чудо повторилось. А я обращаю ваше внимание на формальный аспект нашей речи. Вот, если вы вглядитесь в последнее предложение, оно в синтаксическом отношении весьма богато. Это так называемое сложноподчиненное предложение. В нем имеется несколько придаточных предложений.

При этом нет таких однородных придаточных предложений, которые вводились бы повторяющимся подчинительным союзом: «Я опоздал, потому что был занят, потому что не смог перенести встречу... потому что... потому что...» Нет, здесь все пропорционально. Можно найти в этом предложении причастный оборот: «происшедшее... на литургии». Он характерен преимущественно для письменной речи.

Есть у нас здесь глаголы прошедшего времени. А впереди стоит глагол настоящего времени: «кажется». Речь получается объемной, она соотносима с настоящим и прошедшим временем. Когда всего понемножку, но без искусственного нагромождения – это не ассорти, а живая русская речь, – получается, что слушатели от вашего слова черпают еще один род удовольствия эстетического порядка, если только вы говорите внятно, не спеша, не монотонно.

Но мы ведем разговор не о том, чтобы ласкать слух аудитории замысловатыми фигурами, а о том, что современный русский человек так же тоскует по хорошей русской речи, как он тоскует и по России, по Отечеству, по Небесному Иерусалиму, воплощением которого были наши русские города и села. Сейчас подлинно русского не встретишь ничего. Словом «Святая Русь» запросто называются даже небольшие рестораны и харчевни на магистралях.

И это все утомляет и даже причиняет боль тем, кто верит в Святую Русь, несмотря на происходящее. На самом деле слово как нечто живое, исходящее из живого сердца, имеет великую силу врачевать, умирять, приносить радость и является одним из высших родов бескорыстной радости, удовольствия, которые получает человек. Сейчас, к сожалению, это мало кому понятно, а вот в XIX веке, когда не было нынешних СМИ (

то есть СМИ – средства массовой информации, конечно, были – газеты, журналы, но они, во-первых, так не назывались и, во-вторых, не имели такого глобального охвата и такого воздействия на массы, как теперь), люди ради живого слова могли проделать большое путешествие. Может быть, вы помните такой эпизод из жизни митрополита Платона (Левшина), о котором Екатерина II говорила: «Платон кого угодно может заставить плакать!» Такое у него было слово. Он был нравственной, святой личностью.