Такой человек исповедует сердечно, что все неким образом находится в ведении Бога, имеет свою нравственную первопричину и нет в мире случайностей. Само развитие зла, попущенное Богом, ведет ни к чему иному, как к погибели этого зла и прославлению добра. Вот когда знакомишься с мироощущением отца Иоанна Кронштадтского, то поражаешься, сколько же в его душе радости, сколько света, как он не устает благодарить Бога.

Для него проживаемый день не есть какая-то серая обыденность. Отец Иоанн будней не знал, у него в душе всегда было торжество, всегда мажор, всегда жизнеутверждающая нота звучала. Как такого достичь? Конечно, это Божий дар, посылаемый в утешение, конечно, это плод внутреннего уединения, плод молчания, плод тишины сердечной, плод мирного сердца, из глубин которого рождается радость о Боге.

Мне кажется, что состояние этой радости не есть нечто экстатическое, не есть то, что владеет человеком, неся его неудержимо по течению, нет. Но, находясь в состоянии этой радости, проповедник даже и готовиться к проповеди не обязан. Ему должно только поделиться тем, что он имеет, нужно только отворить сердце свое, а слушателям приклонить ухо, и вступит в силу закон сообщающихся сосудов, а лексические и словесные средства обязательно найдутся.

От избытка бо сердца… глаголют уста человеческие (Мф. 12, 34). И действительно, когда мы не в духе, то есть унываем, чем-то придавлены, озабочены или расстроены, то, даже прекрасно зная подготовленный материал, все равно будем слова из себя выжимать, высасывать из пальца. И даже если удастся что-то выжать, то оно будет лишено внутренней силы, слова окажутся какими-то вялыми, в общем, будешь ощущать себя, как птица без крыльев.

Примирись с Богом, хорошенько покайся, восчувствуй радость, которая бывает о едином грешнике кающемся, и отверзу уста моя, и исполнятся Духа [9] . Конечно, каждому из нас доводилось принять радость о Бозе – опять-таки по милости Божией, ибо заработать это земными средствами невозможно. Но если бы только нам удавалось подольше сохранять состояние примиренности с Богом, светлого восприятия всего того, что свершалось, свершается и будет свершаться с нами и нашими близкими, – как бы это благодатно сказалось на нашей жизни.

Но добавим еще нечто к характеристике указанного нами разумного состояния души, при котором рождается слово. Мы назвали: глубокий мир, радость о Боге – и дополним этот ряд таким свойством, как свобода, или отрешенность от земных пристрастий. Когда Тертуллиан [10] , учитель первенствующей Церкви, называл душу человеческую по природе христианкой, он имел в виду то, что она не создана для обладания предметами видимого мира. Душа наша – жительница иного мира.

Поэтому все земное здесь скучно ей, томится душа, как птица в клетке. И чем более человек умножает богатство, обладает предметами этого мира, тем более умножается в его душе печаль. Да и не только христианские учителя и ветхозаветные мудрецы, но и, например, древние индусские мыслители, или Сократ с его последователями, и все, кто мало-мальски размышлял над природой человеческой, убеждены, что страдания есть связанность души пристрастием, узами мира сего.

И мы настолько привыкли к тому, что пристрастия постоянно высасывают из нас кровь, настолько привыкли ощущать себя прикованными к скале Прометеями, что даже свыклись с таким нашим несчастным, подлым, низким положением, свыклись со своей каторгой, но не стали от этого блаженны. И только в редкие-редкие минуты, когда по милости Божией вдруг на время спадет пелена с глаз и мы почувствуем, что между Отцом Небесным и нами нет уже никакого средостения, – вот тогда, мысленно оглянувшись, мы осознаем и ощущаем, насколько же мы измучены, как мы страдаем, как нам тяжело.

Примерно так же бывает с заключенным в мрачном каземате узником, уже позабывшим солнце и небо, когда он, нежданно-негаданно получив свободу, выходит на пространство, залитое ослепительным светом. И в состоянии пристрастий, то есть прилепленности к земному, рождаются все искажения, подмены в области духовного слова. И как нам нужно бояться этой подмены, эти камни давать вместо хлеба, которого ждут от нас наши дети – наши слушатели; вместо яйца давать змею.

Что греха таить – бывает, начинаем мы беседовать о Божественной любви, а на самом деле, погружены в чувственность. Беседуем о радости Богопознания, а на деле испытываем какую-то мутную радость обладания душами на почве гордости и самоутверждения. Отрешенность от земных пристрастий, или состояние свободы в Боге, есть опытное вкушение заповеди Христа: И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными (Ин. 8, 32).

Именно отрешившись от земных пристрастий, мы становимся в состоянии созерцать мир таким, каким он создан, выносить о вещах справедливые суждения, проникать с помощью слова в сущность самих предметов, точнее определять их основные качества, познавать мир таким, каким он сотворен. Отсутствие этой свободы преимущественно лишает проповедника дерзновения в слове.

Малейшая уязвляющая душу страсть делает тебя немым. Вот почему священники так часто молчат, когда нужно было бы им говорить. Вот почему иные священники всегда молчат. Не потому, что они не знают, что сказать, а потому что не могут сказать, дерзновения не имеют. Апостол Павел утверждал, что Слово Божие не вяжется. Действительно, невозможно связать слово человека, обретшего во Христе свободу.

Но это слово может быть повязано по рукам и ногам нашими страстями. Чуть только ты переел – и конец всему. Чуть только ты выпил лишнего – прощай дерзновение в слове: будешь болтать неведомо что, на смех окружающим. Уязвился прелестью лица человеческого – и у тебя в душе жмыхи, плевелы, а не пшеница. Пристрастился к чему-то земному, к предмету неодушевленному – опять сердце покрывается какой-то темнотою, мраком.

Замечательный дар Божий – свобода, отрешенность от пристрастия - добывается потом и кровью. Точнее, мы, как рудокопы, должны искать этого дара. Но только Бог полагает его в сердце человека. От нас – поиск, от Господа – дарования. Притом, что Он, кого хочет, милует. Наш поиск не вынуждает Бога давать нам просимое. Но мы свидетельствуем Господу о готовности принять дар этим неослабным поиском, молитвой, покаянием, стенанием.