Знание об этих возможностях делает студентов более раскрепощенными, менее зависимыми от администрации духовных школ.

И значит, нас ждут новые реформационные попытки. Так что дорога церковной истории в XIX веке не будет гладкой. Правда, если колдобины на ней в XX веке для нас вырывали большевики, то в этом столетии это не менее успешно сделаем мы собственными руками.

Еще одна реформация уже у нас в доме. Это – «Опричная реформация», о которой я уже писал в книге «Церковь в мире людей». Это движения мирян в защиту своего права иметь свои суеверия, игнорируя голос епископата и богословов.

Перемены коснулись и монастырей. По крайней мере в одном отношении они сегодня более похожи на русские обители XVI века, чем на монастыри XIX столетия. Допетровские монастыри – это социальные модели всего древнерусского общества. В них были и царские дети, и дети крестьян. Оттого они были тем, чем их назвал Георгий Федотов – «святые зародыши неродившихся университетов». Или, более привычно – центрами культуры и книжности.

В 1661 г. патриархи Паисий Иерусалимский, Макарий Антиохийский и Иоасаф Московский издают «Выписку от Божественных писаний о благолепном писании икон и обличение на неистово пишущих оныя», в которой утверждается, что к написанию икон допускаются лишь свободные, а не рабы и пленники – «токмо благородных чада и советничии сынове тому художеству навыкают»198.

Но в XVIII столетии исчезает единая общенациональная культура. Теперь у «советничих сынов» свои художества, свой стиль жизни и свой круг чтения, а у простолюдинов – свои. Начитавшиеся Вольтера боярские дети уже не идут в монастыри.

Кроме того, серия петровских указов запрещает монахам держать в кельях бумагу и чернила: «Монахам никаких по кельям писем, как выписок из книг, так и грамоток совестных без собственного бдения настоятеля под жестоким на теле наказанием никому не писать, чернил и бумаги не держать, кроме тех, которым собственно от настоятеля для общедуховной ползы позволится; и того над монахи прилежно надзирать, понеже ничто так монашеского безмолвия не разоряет, как суетные их и тщетные письма. А ежели которому брату случится настоящая письма потреба, и тому писать в трапезе из общей чернильницы и на бумаге общей за собственным настоятеля своего позволением, а самоволно того не дерзать под жестоким наказанием»199.

Так был перекрыт основной ручеек древнерусской культуры и книжности: монашеское летописание и книжное творчество. В устрояемом Петром регулярнополицейском государстве не должно было быть конкурентов для столичных газет.

Монастыри становятся социально однородными – крестьянскими. В результате крестьяне в рясах на Соловках умудряются выращивать арбузы. Но монастыри теряют свое прежнее просветительское и миссионерское значение. В 1918 году на Поместном Соборе нижегородский митрополит Арсений привел такую статистику: «У меня в епархии 45 монастырей. Но у меня среди монашествующих лишь два лица со средним образованием»200.

Это – монахитрудяги. Но Достоевский выше «делателей» ставил «созерцателей». Кажется, также считал и физик Резерфорд. Однажды вечером он зашел в лабораторию, в которой, несмотря на позднее время, увидел своего ученика склоненным над приборами. – Что вы делаете так поздно? – спросил Резерфорд. – Работаю, – последовал ответ. – А что вы делаете днем? – Работаю, разумеется, – отвечал ученик. – И рано утром тоже работаете? – Да, профессор, и утром работаю, – подтвердил ученик, рассчитывая на похвалу из уст знаменитого ученого. Резерфорд помрачнел и раздраженно спросил: – Послушайте, а когда же вы думаете?

Сегодня снова стали появляться думающие монахи.

Сегодняшние монастыри снова стали точным слепком образовательной стратификации российского общества. В стране «всеобщего среднего» и среди монахов нет неучей. А процент монахов с университетским образованием, пожалуй, даже выше, чем в целом в обществе. Значит, можно ожидать роста «ученого монашества» и появления миссионерских монастырей. Можно ожидать диверсификации русского монашества, то есть появления монашеских орденов201.

В России есть поговорка про монастырь с чужим уставом. Но на деле все монастыри живут по сути по одному и тому же уставу. С точки зрения католиков все монастыри православного мира относятся к одному ордену – «базилиан» (поскольку живут по уставу святителя Василия Великого). Негласные попытки ввести разнообразие в жизнь монахов – прежде всего чрез выделение монашеской интеллигенции – относятся лишь к концу XIX столетия (а в начале XX века более всего об этом хлопотали Петербургский митрополит Антоний Вадковский и архиепископ Антоний Храповицкий – будущий создатель Зарубежной Церкви).

Мало кто знает, что сегодня в стенах ТроицеСергиевой Лавры живут два монастыря, две монашеские общины с разным уставом, с разными настоятелями, духовниками, разным порядком служб и постов. Есть собственно Лавра, а есть монашеское братство преподавателей Московской Духовной Академии. Оказалось, что если монахпреподаватель Академии будет честно жить по всем правилам Лавры, то у него не достанет сил для собственно научных и педагогических трудов.