Но субъективность проявляется прежде всего в подборке самих фактов. Происходит бесчисленное количество событий, и даже если бы мы знали все из них, все равно перечислить их у нас не было бы никакой возможности: само перечисление заняло бы столько же времени, сколько и сами события. Поэтому необходим отбор. Отбираем мы те факты, которые кажутся нам наиболее значительными, ключевыми, которые влекут за собой последующие события.

Но даже в рассказе о прожитом дне два человека отметят как ключевые разные происшествия. Впрочем, даже один человек, говоря о том же самом дне своей жизни в его конце, через неделю или через год, скорее всего, по-разному произведет подбор событий. Что же говорить о давно прошедших событиях, о которых мы знаем от множества субъективных очевидцев? Известно, что большое видится на расстоянии, равно как и то, что перспектива одного даже самого наблюдательного очевидца всегда не полна. Поэтому историк всегда видит больше.

Мы используем рассказы очевидцев и отбираем из них те факты, которые считаем ключевыми, из которых выстраивается наша историософская схема, то есть некие видимые нами причинно-следственные связи, формирующие исторические процессы. Само понятие о неких "процессах" и "законах", казалось бы, роднит историю с наукой, а историческое знание – с объективным научным знанием.

Но на самом деле история в этом смысле – самая ненаучная дисциплина. Любая точная наука построена на неких "объективных" законах. А можно ли всерьез говорить о законах истории? Например, многие говорят о таком историческом законе, как рождение, взросление и умирание различных народов. Предположим даже, что такой закон действительно есть. Но, например, если бы наше знание о законе тяготения заключалось бы только в том, что любой предмет, оставленный в воздухе без опоры, падает на землю, то никакой научной физики не было бы.

Наука начинается там, где мы можем вычислить конкретную предсказуемость поведения предмета: например, с какой скоростью предмет будет падать на землю и где он будет находиться в интересующий нас момент. Можем ли мы предсказать, когда родится новый народ, когда он, скажем, выражаясь в терминах Л.Н. Гумилева, пройдет "пассионарную стадию" и когда умрет?

Пока этого сделать не мог ни один историк. Впрочем, и само существование такого закона исторического развития кажется мне весьма сомнительным. Есть ли действительно "мертвые народы"? В какой момент истории древние римляне перестали быть таковыми и стали итальянцами? Когда древние греки стали новыми? Да, впрочем, греки на такой вопрос весьма обиделись бы и сказали, что они и есть тот же самый народ.

А с другой стороны, разве мы не можем сказать, что современные русские – совсем другой народ, чем современники Пушкина? Конечно, по мнению коммунистов, законы истории были раз и навсегда открыты Марксом. Но марксистские историки, попытавшись применить эти законы к исторической действительности, увидели, что на самом деле им необходимо подгонять действительность под законы, и в результате настолько выхолостили историю, что от нее остались лишь рожки да ножки.

Да и как можно говорить об исторических законах, если народы состоят из людей, созданных по образу и подобию Божию и наделенных свободой воли? А так как люди свободны, то и поступки их никогда до конца предсказуемыми быть не могут, и следовательно, вывести некий закон их поведения невозможно. История – это сцена, на которой встречаются и действуют суверенная воля человека и суверенная воля Его творца.

Их взаимодействие и творит исторические события. Люди, говорящие о наличии законов, на самом деле проповедуют детерминизм, отрицающий свободу человека и ограничивающий свободу Бога. С христианской точки зрения это является ересью. Что же все-таки представляет собой история? Мне больше всего нравится определение, сформулированное В.В. Болотовым: "История – это повествование о замечательных событиях, замечательных уже тем, что люди их заметили".

Предметом изучения церковной истории является христианская Церковь. Безусловным центром христианской истории является Христос. Христианский историк видит Его воплощение ключевым моментом всей истории мироздания, разделяющим ее на две половины. Недаром христианское летосчисление ведется от Рождества Христова. История Церкви – это ее путь через века к Царству Божию.

Но с другой стороны, в Церкви уже сейчас явлена, открыта полнота Царства и нам, отчасти, дается ее предвкушение. В этой дихотомии мы существуем. В истории Церкви происходит раскрытие и осмысление данного нам от начала Откровения. Конечно, сегодняшняя Церковь внешне сильно отличается от первой Церкви апостолов в Иерусалиме. Об этом обстоятельстве очень любят говорить протестанты и евангелики, призывающие вернуться к "апостольской простоте".

Но на самом деле апостольская Церковь коренным образом отличается от примитивных сектантских молитвенных собраний, а наши богослужение, иерархическая структура, богословие и т.п. при всей их сложности и развитости глубоко укоренены в богослужении, иерархии и богословии ранней Церкви. В нашей вере нет ничего, что не содержалось бы в вере апостола Павла, Игнатия Богоносца и Иринея Лионского.

Но то, что там было в зародыше, сейчас развилось во всей своей полноте. Так и могучий дуб внешне отличается от желудя, но в нем нет ни одного элемента, которого не было бы в желуде. Проследить этот рост живого организма и является одной из задач церковной истории. "Христос вчера, сегодня и во веки веков тот же", – говорит апостол Павел. Меняются лишь времена, и мы меняемся вместе с ними.

А по мере наших изменений у нас возникают разные вопросы, которые мы обращаем к Церкви. И Церковь, по словам того же апостола Павла, стремясь быть всем для всех, чтобы привести всех ко спасению, всякий раз находит новые слова для ответа на наши вопросы и на вновь возникающие проблемы. В отличие от римо-католиков, постоянно пытавшихся создать полную систему догматических верований, у православных нет и быть не может "суммы" учения.