В сознании первых христиан вознесение по преимуществу приобрело значение космической тайны. Именно тогда, говорит св. Павел, Христос утвердил себя Господом всего, что имеет имя. В византийском богослужении по случаю этого праздника 76 есть слова о том, что ангелы не узнают Слово в этом Человеке, который во время Страстей стал красен, словно под давильней, и все же Он – «супруг крови», облаченный в преобразившуюся жизнь космоса, Царь Славы, который «поднялся над облаками, чтобы наполнить Собою все».

Крест становится, таким образом, новым Деревом жизни, оно делает доступным для людей «синтетическую» модальность творения. «Это дерево креста, – говорил во II веке Ипполит Римский, – я им насыщаюсь, укрепляюсь его корнями, вытягиваюсь под его ветвями, с наслаждением отдаюсь его дыханию… Это дерево, простирающееся так же далеко, как небо, поднимает с земли на небеса. Бессмертное растение, оно возвышается посреди неба и земли, надежная опора вселенной, связь всех вещей… космическое сплетение… Скрепленный незримыми гвоздями Духа – чтобы не дрожать, присоединяясь к божественному, – касаясь верхушкой головы неба, укрепляя своими ногами землю, а в промежуточном пространстве обнимая своими безмерными руками всю атмосферу, Он во всей полноте повсюду, во всех вещах… В своем вознесении (Он) отдал жизнь и силу трепетавшим вещам, и вселенная сделалась устойчивой, как будто это божественное растяжение и крестная мука пронизали все вещи. О Ты, который одинок среди одиноких и который всё во всем, пусть небеса примут Твой дух, и Рай – Твою душу, но пусть Твоя кровь останется на земле!» 77 Как мы видели, с крови начинается одухотворение жизни. Кровь убиения Бога – ибо Бог, сотворивший человека, согласился пролить ее добровольно – становится в своем самом изначальном смысле священной жертвой: она освящает землю. Отныне все, вплоть до антиномий, которые современная физика должна скрещивать, чтобы приблизиться к самой ткани мира, несет на себе знак Креста. «Сын Божий, – гласит другой великий доникейский текст, – чтобы быть распятым, наложил на вселенную свою крестообразную печать, каким–то образом скрепляя всю вселенную знаком Креста» 78.

Однако это преображение вселенной остается тайной потенциальной. Озаренный во Христе, мир остается застывшим в непроницаемости из–за непроницаемости людей. Состояние космоса требует не только того, чтобы Бог сделался человеком, но и того, чтобы человек сделался Богом. Христос дал людям способность принять Духа, то есть вместе работать ради космического пришествия Восьмого дня. Во Христе, где дуновение Святого Духа, новый эон, стало доступно людям.

Библия и святые отцы совершенно ясно свидетельствуют, что спасение не индивидуально, а космично. Пророки Ветхого Завета возвестили возвращение в Эдем большей славы, охватывающей все дела людей. «Ибо земля наполнится познанием славы Господа, как воды наполняют море» (Авв 2:14). «И заключу в то время для них (моих избранных) 79 союз с полевыми зверями и с птицами небесными и с пресмыкающимися по земле» (Ос 2:18). «Волк и ягненок будут пастись вместе» (Ис 65:25), «полевые звери прославят Меня, шакалы и страусы, потому что Я в пустынях дам воду» (Ис 43:20). Это столь свойственная Библии тема воды живой, Духа, «Подателя жизни», который делает мир садом, мир, превращенный нашими грехами в «пустыню бесплодных сердец». Но «они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними» (Откр 14:13). Пункт прибытия – это не только сад, который был райским пунктом отправления: теперь в этом саду есть и город – Новый Иерусалим, которому все народы воздают «честь и славу». В начале города есть сад, растения которого символизируют зародыши становления. А в конце его двойной символ куба и драгоценных камней – кристаллизация истории, но «как бы через огонь», который пожирает и преображает, ибо здесь говорится о драгоценнейших камнях, светоносных минералах величайшей плотности, открытых Славе. Подлинный космотеосис, если вспомнить слова Павла: «Все ваше; вы же – Христовы, а Христос – Божий» (1 Кор 3: 22–23). Вселенная в вас, если вы во Христе, ибо Христос – Бог. Эсхатологическая хвала 148–го псалма и трех отроков в печи (Дан 3) соединяется с видением на Патмосе: «И всякое создание, находящееся на небе и на земле, и под землею и на море, и все, что в них, слышал я, говорило: Сидящему на престоле и Агнцу благословение и честь, и слава и держава во веки веков» (Откр 5:13). «И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое 80… Я есмь Альфа и Омега, начало и конец» (Откр 21:5–6).

Отцы разъясняют этот космотеосис путем диалектики сокрытого и открытого: «Сокрытый огонь, как бы погасший под пеплом этого мира… вспыхнет вновь и поглотит кожуру смерти» 81. «Сокрытое внутреннее целиком охватит кажущееся внешнее» 82. Самый впечатляющий пример универсалистской диалектики Максим Исповедник усматривает в неопалимой купине: «Этот удивительный неугасимый огонь, сокрытый в самой сущности вещей, как в купине», разгорится не для того, чтобы поглотить мир – разве лишь разделение и смерть, – но чтобы поглотить его в плероме, ибо огонь есть не что иное, как Бог, который проявляется как всё во всем 83. Тейяр де Шарден раскрыл эту проблематику с невероятной силой, и именно здесь, а не в его теории эволюции, проявилось его подлинное величие: «Как молния, сверкнувшая от северного полюса до южного, приумножающееся в молчании Присутствие Христа в вещах откроется внезапно… Как гроза, как пожар, как потоп (видно, что Тейяр де Шарден не обходит молчанием катастрофичность этой последней метаморфозы. – O.K.), Сын Человеческий овладеет всеми вихревыми движениями вселенной, чтобы соединить их со своим телом или подчинить ему» 84.

Между первым и вторым пришествием Господа, между Богочеловеком и Богом – человечеством и вселенной, между падшим состоянием тварного бытия и состоянием преображенным есть Церковь – мир на пути к преображению во Христе, овеянный Духом. Тайна Церкви неотделима от творения» 85. После воплощения и пятидесятницы церковность первого творения обретена вновь и превзойдена, падшая вселенная несет в себе Церковь, которая в действительности несет вселенную в себе и преображает ее, хранит и готовит к Пасхе вечности. Церковь, говорят святые отцы, есть meqorio n, порог между жизнью и смертью, и всякий христианин через общение со святыми предметами и святыми людьми сам становится живым meqorion: связь, когда христиане, чтобы вновь обрести еще более древний и поразительный образ – образ, о котором сказано в «Послании к Диогнету», составляют подлинную «душу мира» и становятся причастны к божественной жизни. Космическая история Церкви – это история рождения космоса как тела славы обоженного человечества. Церковь – это матрица, на которой ткут это вселенское тело нового человека, новых людей. «Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне 86… в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих» (Рим 8: 22, 20–21 ). Тема родовых мук проходит через всю Библию, от Бытия до Откровения, от Евы до жены, облеченной в солнце, которая кричала «от болей и мук рождения (Откр 12:2). Со времени пятидесятницы эта жена – образ Церкви, солнце на которой не есть нечто внешнее, – страдает от «мук рождения», пока Христос не изобразится в каждом из нас, пока не будет составлен единый человек и в нем вселенная, становящаяся, согласно христологической космологии, Телом Божьим. Только тогда исполнится обетование Исхода (Исх 3:8) о земле, где, как непрерывное истечение, «течет молоко и мед» 87, о крови бесплодия и родов ради смерти, которая преображается в чистую жизнь. В перспективе космического спасения трудится не только Церковь, но трудится в ней каждый из членов: wdinousa, сказано в Апокалипсисе, wdinw (греч. глагол, означающий «мучиться при родах», «страдать» – Прим. ред. ), сказал апостол. Боли космической куколки, преображающейся на пути к Концу, станут Рождением, испытаниями, которым подвергается церковь и которые лишь «начало болезней», arcai wdinwn (Мф 24:8).

Предел – meqorion – душа мира, жена, облеченная в солнце, церковные роды – все сходится в тайне Богородицы (QeotokoV): в ней человечество и весь космос приняли своего Творца, в ней – Матери жизни, во всей полноте перешедшей в жизнь, как поется в богослужении на Успение, – они обретают свое эсхатологическое завершение, достигают своей личной вершины, и она вместе со всеми святыми непрестанно ходатайствует о спасении сотворенного. Св. Григорий Палама в своих проповедях, посвященных Марии, прославляет красоту мира, красоту, которая более не двусмысленна, но совершенно истинна и совершенно добра, которая есть «высшая красота, украшающая оба мира» 88. В Деве страдающий и спасенный космос обретает наконец свое лицо, темный и нежный лик духовной земли, расцвеченной звездами. Это целый образ спасения – исцеление и нежность, в чем выражается «материнская нежность Бога», о которой здесь нельзя не упомянуть, связывая ее, как это с огромной глубиной сделал Павел Евдокимов, со присущими женщине харизмами 89.

Прежде всего Церковь совершает свое космическое служение через таинства. Космология таинств, о которой совсем недавно очень верно и с большой богословской убедительностью говорил о. Александр Шмеман 90. Поэтому я ограничусь тем, что напомню некоторые положения его книги.

«Тайны» Церкви, то есть различные аспекты ее жизни как Христова таинства во Святом Духе, образуют центр и смысл жизни вселенной. Вещи существуют только посредством молитв, благословений, превращений Церкви, которая реализует всю последовательность освящений через участие. «При всем этом в материи, прежде мертвой и бесчувственной, совершаются великие чудеса и обретают в ней Божью силу» 91. Говоря точнее, падшее состояние материи рассасывается, еще не видимо, но «в тайне» и возникает ее прославленное состояние. Магическая разделяющая власть Сатаны изгоняется, и материальный мир «под покровом» таинства откликается на первоначальное призвание быть плотью общения между человеком и его Богом. Дух вливается в крестильную воду, как масло в священный елей. Само крещение актуализирует вхождение Христа в Иордан, воплощает Его победоносное сошествие в ад, и тем самым осуществляются изгнание и приносящее победу превращение воды, символа универсальной материи. Такая торжественная актуализация происходит при каждом Богоявлении (теофании, эпифании). Эпиклезы всех священнических действий образуют как бы непрерывное продолжение пятидесятницы, вдувание Духа в новое творение, возобновление в новой динамике «космической пятидесятницы» Начала. Церковь оценивает и освящает время и пространство, напоминает Крестовоздвижением об универсальных измерениях нового Дерева жизни, освящает дерево через дерево креста: «Пусть возрадуются все деревья лесные, чья природа освящена, ибо Христос был распят на дереве» 92. Дерево – другой символ материи в ее движении от семени к росту (стоит вспомнить о родстве французского слова madrier и испанского madera 93 со словом «материя» (фр. Matie`re ); подобное же родство мы обнаруживаем в греческом ulh, что неожиданно приобретает огромное значение, если вспомнить, что Иисус был плотником). Ветви, травы и цветы освящаются в день пятидесятницы, фрукты – в день преображения, зерно, масло, хлеб и вино – в канун праздников, а тем самым освящаются плодоносность природы и труд человека. Кульминация происходит в евхаристической metabol?, когда, согласно православному вероучению, хлеб и вино не столько «пресуществляются», сколько преображаются. Как говорил св. Ириней, в святых дарах мы преподносим Богу всю природу, дабы она была «евхаризирована», ибо в евхаристии, уточняет он, «одна из двух составных частей – земная» 94. В анафоре, напоминает св. Кирилл Александрийский, «вспоминают о небе, о земле, о море, о солнце, о луне и обо всем творении, видимом и невидимом» 95. В армянской литургии (где, вероятно, сохранился древнейший текст византийской литургии) провозглашается: «Небо и земля наполнены славой через явление Господа нашего, Бога и Спасителя Иисуса Христа… ибо Страстями Твоего единородного Сына обновлены все творения». Сакраментальная эпифания Христа во славе или, скорее, диафания, которая есть ответ на изначальное ожидание твари. Если из земли исходят соки, если вода совершает свое плодоносящее движение, если небо и земля сочетаются браком в солнце и дожде, если человек обрабатывает землю, сеет, пожинает хлеб и собирает виноград, если погреба наполнены запахом спелых плодов, если старое зерно умирает в земле, а новое на мельнице, – то все это для того, чтобы появилась наконец новая, неиспорченная пища, чтобы наконец труд человека сделал из плоти земли чашу, куда упадет молния Духа. Для того и потому что: из этого светоносного центра, из малой толики преображенной материи огонь доходит до скал и звезд, а его субстанция присутствует в святых дарах, свет от него распространяется все более мощными волнами, литургическое освящение изгоняет из мира зло, защищает мир, мало–помалу насыщает вечностью тела вещей и готовит преображение мира в евхаристию.

Молитва Церкви объемлет мир. «Ибо (христиане) распознают добрые дела, совершаемые Богом ради нас, благодаря которым распространяются красоты, существующие в мире», – написал один из первых христианских апологетов. И он заключает: «Для меня нет никаких сомнений: этот мир будет существовать благодаря заступничеству христиан» 96. Литургия изгоняет из мира невежество, то есть в той мере, в какой мир порабощен иллюзией автономии, она обновляет его подлинное бытие в имяславии (the'onomie), которое исповедует и прославляет, она словно наполняет Богом глубину вещей, обнаруживает Христовы корни и лепестки вселенной; литургия побуждает мир дышать, высвобождает его сдавленную хвалу, через нее мир в буквальном смысле обретает Дыхание. Это потому, что у Церкви и ее литургии есть задача укоренить мир в бытии, то есть в Теле Христовом. Иначе он остался бы «автономным», был бы отброшен от источников, растворился в черной воде адских эонов, где бытие – не более чем призрак «ничто». Литургия сочленяет в Теле Христовом разделенное тело первого Адама.

Страж мира, она готовит его последнее преображение, когда смерть будет окончательно обречена на смерть, а человечество и вселенная через крещальную матрицу церкви будут рождены в Царстве. Каждое воскресенье как действенный символ Восьмого дня каждый священник («Да приидет Царствие Твое»), каждая евхаристия, каждая эпиклеза вымаливают незамедлительное пришествие не сакраментального, а тотального, прославленного Тела, нового неба и новой земли. Так медленное развертывание литургического космоса насыщает парусией время, пространство, существа и вещи и «торопит» окончательное явление Бога, «всего во всем», Бога нашего времени, нашего пространства, места всякого причастия. Все наши Пасхи – и каждая евхаристия – содержат в себе силу последнего «перехода», налагают на падшие время и пространство все более непреодолимое притяжение, распространяя «халкидонское» время Церкви, перепев вечности, пространство, соединенное с Телом Христовым, где нет уже более «ни плача, ни вопля, ни болезни» (Откр 21:4).

Так Церковь является словно духовное пространство, где человек получает уроки евхаристического существования и становится священником и царем: на литургии он открывает мир, преображенный во Христе, и начинает содействовать его окончательной метаморфозе. Ибо космическая миссия церкви действенно приумножается в мире благодаря смиренному царствованию литургического человека. Освященный человек – это человек, который освящает. Его «евхаристическое сознание» ищет в сердцевине существ и вещей ту прозрачную точку, где можно зажечь Фаворский свет. Призывание Имени Иисуса, сопряженное с действенной любовью, сыплет во все вещи евхаристическую соль, которая, согласно предписанию Книги Левит, делает весь мир приношением. «Приложите к людям и вещам то, что мы видим… Имя Иисуса становится ключом, которым отпирается мир, орудием тайного приношения, наложением печати Бога на все существующее. Призывание Имени Иисуса – это способ преображения вселенной» 97.

В первую очередь следует достичь предельного выражения этой позиции в высокой аскезе и духовности согласно поучениям «Добротолюбия», которые одни и могут просветить нас.

То, что мы замечаем прежде всего прочего, – это православная аскеза и мистика, которые затрагивают отнюдь не только душу, но являются искусством и наукой духовного тела (swma pneumatikon). И тело, пронизанное светом, передает его космическому окружению, от которого оно неотделимо.