Зло — значит получить какую-либо рану на теле, горшее же — значить быть убитым. Зло — значит со­грешить один раз или два, а горшее — это значит гре­шить всегда и после покаяния делать то же, ибо грех, ча­сто повторяемый, не только расслабляет душу, но и умерщвляет ее, не только повергает в лютую яму паде­ния, но и засыпает ее прахом отчаяния, не только уязв­ляет, но и убивает, не только вредит, но и совсем губит.

Рассмотрим прежде всего вред греха, к которому кто-либо возвращается после покаяния. В людях живет сугубая болезнь, которая вредит че­ловеку и мучит его: одна — внешняя, а другая — вну­тренняя. Внешняя болезнь — это болезнь на теле, ког­да, например, кто-либо получит рану от какого-либо удара, от меча, стрелы, или же когда лицо чье-либо бу­дет повреждено проказой, которая сделает человека бе­зобразным, не имеющим ни вида, ни красоты.

Внутрен­няя же болезнь бывает в желудке, в жилах, в костях. Внешнюю рану видит всякий, внутреннюю же никто не может видеть. Ее ощущает только страждущий, или же только искусный врач узнает ее. Внешняя болезнь мо­жет врачеваться скорее и легче, внутренняя же не ско­ро и трудно, но и то только искусным врачом. Велико зло — болеть одной какой-либо болезнью, или внешнею, или внутреннею; но еще большее и гор­шее зло — болеть обеими болезнями сразу, и внешней, и внутренней.

Душа наша тоже имеет свою внешность и свою внутренность. Разум есть как бы лицо души, которое видимо для всех: «Мудрость человека сияет на лице его» (Еккл. 8: 1), и разумного человека всякий узнает по бе­седе, по нраву, по делам; все это внешность душевная. Совесть же в душе — это ее внутренность, недоступная ничьим взорам. Приступит человек к покаянию; и глу­боко, и чисто сердце его.

Если же после покаяния он возвращается к своим прежним беззакониям, то впадает в столь великое зло, что вредит и внешность душев­ную, и внутренность, то есть, и разум, и совесть. Но скажем прежде о разуме. Как лицо человеческое безобразится от получения какой-либо раны или проказы, так и разум делается бе­зумным чрез возвращение ко греху после покаяния, и человек тогда соделывается уже не человеком разум­ным, но скотом несмысленным, которому он и уподоб­ляется, согласно написанному: «Приложися скотом не­смысленным и уподобися им» (Пс. 48: 13).

Но чтобы яснее сие уразуметь, посмотрим в Дагоново капище, ко­торое было в Азоте. Некогда иноплеменники боролись с израильтянами во дни великого жреца Илии. По попущению Божию одолевши израильтян, они взяли в плен ковчег Божий, принесли его в свой город Азот, внесли его во храм Дагонов и поставили его около Дагона. Посмотрим же, что случилось тогда в Дагоновом капище (1 Цар. 5: 1—4).

Азотяне, проснувшись поутру, пришли тотчас во храм и увидели, что Дагон упал лицом на землю пред ковчегом Божиим. Не совсем еще худо тебе, Дагон, ибо хотя ты и упал, но еще не разбился, остался целым и был в состоянии занять свое прежнее высокое место. «Воздвигоша бо Дагона и гюставиша на место его». Стой же, Дагон, не падай более, ибо после второго па­дения ты уже не встанешь целым, но совсем разобьешься. Так и случилось.

Снова азотяне поутру увидели: Да­той лежал на земле, голова же Дагонова и обе руки его отброшены к порогу, а целым остался только хребет Дагонов. Не дивно, Дагон, сие; не падал бы вторично, тог­да бы ты был цел. Повторил ты свое падение, посему и разбился. Не удивительно, что упал Дагон, вторично низверженный силою Божией; дивно то, что люди са­мовольно повторяют свои греховные падения.

Слова Писания: «Токмо хребет Дагонов оста» ев­рейская Библия читает так: «Токмо Дагон оста». Что же значит: «Токмо Дагон оста»? Дагон, по толкованию не­которых, есть то же, что и рыба, ибо идол был подобен рыбе. Он имел человеческую голову и руки; посему, ког­да после второго падения откололись голова и руки, то и осталось только подобие рыбы. Теперь поясним нашу беседу.

Когда человек впадает однажды в какой-либо грех, то еще не совсем сокрушается, еще есть надежда на восстание, еще рука Господня может поднять и подкре­пить его, согласно написанному: «Аще и падет, не разбиется, яко Господь подкрепляет руку его»; «Силен бо есть Бог поставити Его» (Пс. 36: 24; Рим. 14: 4). По­ставленный же после на своем месте чрез святое пока­яние, как при ковчеге при прежней Божией благодати, если падет вторично, если снова возвратится к прежне­му беззаконию, тогда падение его бывает несравненно ужаснее, ибо тогда он губит как главу, то есть, здравый разум, так и руки, то есть, дела разумные; тогда лицо его душевное обезображивается и пред Богом, и пред людьми.

Он тогда не только горше прогневляет Бога, но является и для людей предметом соблазна, осуждения, смеха и поношения. Он бывает тогда без прежней сво­ей добродетельной красоты, как без красоты лица, бы­вает без богомысленного разума, как без главы, без до­брых дел, как без рук. Он тогда не может отстать от греховной привычки, но совершенно порабощается ею и уже делает не то, что хочет, но то, чего и не хочет, ибо делает не он, но живущий в нем грех: «Имже бо кто бывает побежден, тому и работен есть», — говорит Пи­сание, — и «творяй грех раб есть греха» (2 Пет. 2: 19; Ин. 8: 34).

Без главы же, разума, и без рук — деяний разумных — остается один только Дагон, то есть, рыба несмысленная или, лучше сказать, идол бесчувственный и недейственный; а такой сокрушенный идол не скоро может быть поставлен на преяснем месте. Нужен искус­ный мастер, художник, чтобы ту отпавшую голову и те отпавшие руки снова ему приделать, а для этого необ­ходимо много труда, времени и стараний.

Много, скажу я, нужно труда в покаянии и подви­гах, много времени для удовлетворения за грехи и много напряжения сил для умерщвления себя и преодоления злого своего нрава. Это есть вред для души как бы внеш­ний, который многие могут увидеть и уврачевать, соглас­но слову Господню: «Аще видиши врага согрешающа, обличи того между тобою и тем единем» (Мф. 18: 15)

, ибо и начальствующий может научить, и добрый друг усовестить, и недруга обличить, а от обличения у челове­ка происходит часто великое исправление. Сказавши о повреждении душевной внешности, ра­зума, мы не умолчим и о вреде душевной внутреннос­ти, о вреде и тяжкой болезни совести, ни для кого не видимой и не легко исцелимой. В чем же она заключается?