Скольким людям они ничего не говорят, ничего не возвещают, и сколько людей с враждой, со скепсисом, с иронией, слыша их, пожимают плечами. Как можно радоваться, когда столько людей не знают этой радости, отворачиваются от нее, закрывают ей сердце? И как объяснить, как тронуть этим их сердце? Ведь, опять-таки, что мы можем доказать? Христос сказал про таких, что даже «если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк. 16:31).

Что же можем мы со своими бедными доказательствами? Но, быть может, вся сила, вся победная сила Пасхи именно в том, что доказать тут ничего нельзя, что весь бедный человеческий разум, все человеческие доказательства, как в одну, так и в другую сторону, оказываются здесь бессильными. Вот в конце прошлого века в самом сердце России в семье священника растет мальчик Сергей, Сережа Булгаков.

Растет, овеянный поэзией и красотой церковных служб, безотчетной, слепой, бездоказательной верой. Никаких вопросов, никаких доказательств. «Да они и не возникали, — писал он позже, — не могли возникнуть <...> в нас в самих, в детях, так мы сами были проникнуты этим, так мы любили храм и красоту его служб. Как богата, глубока и чиста была эта наша детская жизнь, как озлащены были наши души этими небесными лучами, в них непрестанно струившимися »[4].

Но вот пришло время доказательств и вопросов. И из этого детства, безотчетного, бездоказательного, вышел этот искренний, горячий, честный русский мальчик — в безверие, в атеизм, в мир только доказательств, только разума. Сережа Булгаков, сын смиренного кладбищенского священника, стал профессором Сергеем Николаевичем Булгаковым, одним из вождей русской прогрессивной революционной интеллигенции, русского научного марксизма.

Германия, университет, дружба с вождями марксизма, первые научные труды, политическая экономия, слава, уважение, как тогда говорили, всей мыслящей России. Если кто-нибудь прошел весь путь вопросов и доказательств, так это действительно он. Если кто-либо постиг всю науку и ее якобы увенчание и вершину — марксизм, так это он. Если кто-либо отвернулся от бездоказательной, безотчетной веры, так это он.

Несколько лет ученой славы, несколько толстых книг, сотни последователей. Но вот, постепенно, одно за другим, рухнули и в пыль обратились эти доказательства, вдруг не осталось от них ничего. Что случилось — болезнь, умопомешательство, горе? Нет. Ничего не случилось внешне — житейски; случилось то, что душа, что глубина сознания перестала воспринимать эти плоские вопросы и эти плоские ответы.

Вопросы перестали быть вопросами, ответы — ответами. Вдруг стало ясно, что все это ничего не доказывает — рынки, капитал, прибавочная стоимость... Что знают они, что могут сказать они о душе человеческой, о вечной ее неутоленности, о той неизбывной жажде, что не умирает никогда на последней глубине, в последних тайниках этой души? И началось возвращение.

Нет, не просто к безотчетной детской вере, не просто к детству. Нет, на всю жизнь остался Сергей Николаевич Булгаков ученым, профессором, философом, только теперь о другом стали вещать его книги, о другом, совсем о другом загремело его вдохновенное слово. Я вспомнил о нем в этой сегодняшней пасхальной радости, потому что лучше всех, мне кажется, отвечает он нам всей своей жизнью, всем своим опытом на вопрос — как можно доказать?

И вот — снимает этот вопрос, ибо он-то знал всю силу и немощь всех доказательств. Он-то уверился, что Пасха не в них и не от них[5]. Вот послушаем его в пасхальный день, под самый конец его жизни. «Когда отверзаются двери, — говорит он, — и мы входим в сверкающий огнями храм, при пении ликующего пасхального гимна, сердце наше заливает ликующая радость, ибо Христос воскрес из мертвых.

И тогда пасхальное чудо совершается в наших сердцах. Ибо мы видим Христово воскресение; очистив чувствие, мы зрим Христа блистающего и приступаем исходящу Христу из гроба яко Жениху. Мы тогда теряем сознание того, где мы находимся, выходим из себя самих; в остановившемся времени в сиянии белого луча пасхального погасают земные краски, и душа зрит только неприступный свет воскресения.

'Ныне вся исполнишася светом, небо и земля, и преисподняя'. В пасхальную ночь дается человеку в предварении увидеть жизнь будущего века, вступить в Царство славы, в Царство Божье. Не имеет слов язык нашего мира, чтобы выразить в них откровение пасхальной ночи, это радость совершенная. Пасха — это жизнь вечная, состоящая в боговедении и богообщении.

Она есть правда, мир и радость о Духе Святом. Было первое слово воскресшего Господа в явлении женщинам — ‘Радуйтесь!’ (Мф. 28:9) И слово Его в явлении апостолам — ‘Мир вам’» (Лк. 24:36). Это, повторяю вам, слова не ребенка, не простачка, еще не достигшего вопросов и доказательств, — это слова того, кто уже после вопросов, после доказательств.

Это не доказательство Пасхи — это свет, сила и победа самой Пасхи в человеке. Поэтому в эту светлейшую и радостнейшую ночь нам нечего доказывать. Мы только можем всему миру, всем дальним и ближним, из полноты этой радости, этого знания сказать: «Христос воскресе! — Воистину воскресе Христос!». 5. В неделю Антипасхи (Фомино воскресение)

Не поверил ученик Христа Фома, когда сказали ему другие ученики, что они видели воскресшего Учителя. «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю» (Ин. 20:25). И, конечно, то же самое вот уже веками повторяет человечество. Разве не на этом — увижу, прикоснусь, проверю — основана вся наука, все знание?