— Больше чем когда бы то ни было может казаться, что, проповедуя примат внутреннего над внешним, личности над коллективом, христианство ошибается, или же оно проповедует религиозный эгоизм — какое мне дело до мира? Я занят своей бессмертной личной душой. Но так ли это? Опять-таки, можно не вдаваться в отвлеченности, а посмотреть кругом себя, чтобы убедиться в том, в какой кровавый хаос, в какую бессмыслицу, в какой страх и страдание завели людей идеологии, утверждающие примат внешнего над внутренним, подчиняя человека всегда и во всем безличному коллективу.

И не пора ли пересмотреть это ходячее и столь устаревшее утверждение, согласно которому религия, вера, христианство, сосредоточивая внимание христианина на его внутреннем мире, тем самым уводит его от заботы о внешнем мире? Когда-то Достоевский сказал, что нет и не может быть никакой любви к человечеству без веры в бессмертие души. С первого взгляда это утверждение может показаться спорным, если не абсурдным, — при чем тут бессмертие души?

Ведь нужно добиваться элементарной свободы, справедливости, сытости. Не надо ли, напротив, забыть о бессмертии, чтобы полюбить смертного человека на этой земле? Достоевский утверждает: если нет веры в бессмертие, все кончается ненавистью и рабством. Если вдуматься, то правда Достоевского, а за ним и правда христианства становятся самоочевидными, ибо если нет этого вечного и неразрушимого начала в человеке, того, что возвышает его над материей, то что же любить в нем?

Так, рано или поздно, миру придется вернуться — увы, путем страшных страданий, крови и слез — к этим простым словам Евангелия: «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21). И всякий, кто узнал его, живет его красотой, светом и истиной, в конечном итоге делает больше для мира и человечества, чем носители отвлеченных программ грядущего человеческого счастья, для которого сначала нужно лишить свободы и превратить в рабов чуть ли не всех людей.

Обо всем этом напоминают нам, свидетельствуют нам пасхальные дни. Ибо напоминают нам они об одном Человеке, не искавшем ничего кроме торжества в душе человеческой Царства Божия и вот, на протяжении тысячелетий, наполнившем мир Своим учением. Сейчас, по всей вероятности, мы достигли предела внешнего в мире. Но потому так показательно, что именно сейчас, сильнее чем когда-либо, звучат голоса одиноких людей, зовущих нас назад — к внутреннему, к вечному, к бессмертному.

Нужно ли называть имена Пастернака, Солженицына и столь многих других? Своим мужеством, своим творчеством они зовут нас к тому подлинному, что одно может вывести нас из тупика безличных идеологий, и имя этого подлинного — вера. 7. Утешение (Беседа после Пасхи о Духе Святом) Есть поразительное, хотя и негромкое русское слово, которое, однако, все меньше и меньше умещается в словарь современности. Слово это — утешение.

«Он утешил меня», — говорит человек про того, кто обрадовал, пожалел, посочувствовал или, наконец, просто обратил внимание на него. И то же слово употребляем мы, говоря про книгу, пришедшуюся нам по душе, про искусство, осветившее нас своим неподдельным светом, про Бога и веру, наконец. Как поразительно поэтому и глубоко то, что в Евангелии Дух Святой назван Утешителем.

В своей прощальной беседе за несколько часов до предательства, страдания и смерти Христос говорит своим ученикам: «А теперь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: ‘куда идешь?’ Но от того, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше. Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не придет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам» (Ин. 16:5—7).

Итак, от Самого Христа мы знаем еще одно Божественное имя, и имя это — Утешитель. И следовательно, все подлинное, все Божественное в мире действительно заслуживает быть названным этим чудным словом — утешение. Я говорю об этом потому, что в отождествлении религии с утешением состоит одно из главных обвинений, направленных против религии антирелигией.

Вся антирелигиозная пропаганда построена на этой аксиоме: религия — это не что иное как компенсация, как возможность утешиться в том зле, несправедливости и хаосе, что царят на земле. Поэтому религия — для слабых, для рабов, а не для сильных, поэтому религия — орудие эксплуатации, и так далее. Сильному религия не нужна, потому что ему не нужно утешение, ибо утешение — это всегда обман, иллюзия, бегство от реальности, а борец не бежит, он прямо смотрит в лицо реальности, какой бы она ни была.

Да, как будто это так, как будто эта «музыка слабости» проходит через все христианство и через само Евангелие: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11:28). И разве не называет наш народ свои святыни, свои чудотворные иконы именно вот такими сладостно-утешительными именами: «Скорбящих радосте», «Взыскание погибших»?

Разве не возносилась все время с нашей земли эта мольба об утешении и помощи: «Заступнице усердная...»? И все же я думаю, что христианству стыдиться всего этого нечего. Как не следует и скрывать того, что мир, в котором не будет нуждаться человек в утешении, из которого будет изгнано, в котором будет забыто это слово, будет миром бесчеловечным и античеловечным.

Нам достаточно того, что про Самого нашего Спасителя и Господа сказано в Евангелии, что в ту страшную ночь, в том темном саду, Он начал «скорбеть и тосковать» (Мф. 26:37). И хотел, и ждал, и просил и утешения, и помощи у учеников, у друзей своих, а те — спали, измученные страхом. Да, этого ужасающегося и тоскующего, одинокого Человека мы называем Богом и Господом, к Нему возводим и от Него получаем смысл всего существующего, и потому не считаем мы утешение слабостью или признаком слабости, и потому убеждены, что человек, не нуждающийся в нем, уже потерял что-то глубинно человеческое в себе.

Ибо в том-то и все дело, что такой человек уже не способен видеть ни зла, ни страдания, ни пошлости в мире, он утерял в себе тоску по иному, по светлому и радостному. Вот, мол, и с тем, и с тем поборюсь, и то исправлю и подправлю, и это выкорчую, и будет мир на славу — удобный, прочный и счастливый. Ведь вот, в сущности, весь смысл той плоской идеологии, которую предлагают, навязывают нам взамен религии и во имя которой издеваются над утешением.