Но еще поразительнее то, что опыт этот не единичный. Оказывается, что то, что произошло в снегом заваленном лесу Сарова, происходило почти так же совсем в других местах, совсем в других условиях, давно и недавно, далеко и вблизи от нас, и происходит и сейчас. Мы живем окруженные свидетелями Духа и свидетельствами о духовности. Но в своей гордости, научности, занятости мы решили не замечать их.

Но если о чем тоскует наша эпоха, так это о Духе и о дарах Его, свете и радости, тишине и мире, теплоте и вере. Пора, пора за суетой, нищетой нашей жизни увидеть другое, пора серьезно вспомнить о Духе и духовности. Преподобный Серафим — только один из тысяч таких свидетелей о Духе. За его опытом, за его словами стоят опыт и слова тысяч людей.

Неужели не найдется у нас времени послушать их? 2 Недавно в связи с праздником Сошествия Святого Духа я говорил о духовности, и сегодня я хочу вернуться к этой теме. Вернуться потому, что нет, по моему убеждению, темы более насущной, более актуальной, нет того, в чем больше бы нуждался современный человек, как именно в духовности. Мы говорим обычно про человека, что он умный или глупый, говорим, что он добрый или злой, но мы совсем разучились видеть и распознавать в человеке еще одно, все другие превосходящее качество — его открытость или закрытость миру духовному, Духу.

Разучились не потому, что это требует каких-то особых знаний, которых у нас нет, а потому, что мироощущение, которое пронизывает современность и которым мы, сами того не замечая, дышим, начисто отрицает и игнорирует эту самую духовность. Но отрицание это — и это самое главное — приводит, в свою очередь, к глубочайшему духовному заболеванию человечества, оно лежит в основе того несомненного, глубокого пессимизма, разочарованности, психического неблагополучия, примеров которого даже не стоит перечислять, до того они очевидны.

Странное дело, человек отказался от духовного и духовности якобы во имя счастья — таков был лозунг так называемого Нового времени, эпохи, которая и по сию пору называется в учебниках эпохой Просвещения. Эта эпоха противопоставила себя якобы мрачной эпохе Средневековья с ее упором на духовность, с ее якобы отрицанием простого человеческого счастья во имя трудного, неотмирного счастья духовного.

И вот пришли все эти Вольтеры, Дидероты, Жан-Жаки Руссо и сказали: довольно всей этой развоплощенной духовности, наш удел — земля, наша задача — построить на земле счастливую жизнь, а остальное не нужно. И вот началась эпоха, про которую можно сказать, что она была одержима идеей счастья: во имя этого счастья бушевали революции, освобождались народы, создавались громоздкие научные идеологии, научно же определявшие путь к счастью.

Что такое, например, весь марксизм, как не попытка научно построить счастье, окончательное и прочное счастье на земле? Что такое, с другой стороны, капитализм, как не другая теория счастья? И замечу здесь, что, хотя две эти идеологии, марксистская и капиталистическая, и вступили давно уже в смертельный поединок между собой, в основе обеих лежит, в сущности, то же основное убеждение, а именно — что счастье зависит только от материального устройства и организации жизни и ничего общего не имеет с тем, что сознательно или бессознательно называл человек духовным.

И вот уже свыше трехсот лет живем мы и живет мир в этой одержимости счастьем, в этой погоне за счастьем. Но почему, хочется спросить, нет счастья, которое так просто, я бы сказал, так весело провозгласили отцы и пророки современного мира? Почему, наоборот, ни в какую другую эпоху всей мировой истории не было в человеческом сознании столько отчаяния, столько разочарованности, столько печали?

Почему мечется человечество, не находя себе места, не зная, за кем идти, во что верить, что думать? Почему половина земного шара живет в условиях тоталитарных режимов, режимов, как будто порожденных вот этой самой идеологией счастья? Почему философы ничего не могут предложить кроме философии абсурда, художники — кроме раздробленного и черного видения мира, поэзия — ничего кроме вопля отчаяния?

Где же, спрашивается, оно, это счастье, казавшееся столь близким, простым, доступным? И выходит так, что с тех пор, как замкнул человек свой горизонт только вот этой землей и маленьким земным счастьем, разучился он и землю понимать, и находить на ней счастье. А что если прав блаженный Августин, воскликнувший так давно: «Для Себя создал Ты нас, Господи, и не успокоится сердце наше, пока не найдет Тебя»[9]?

А что если прав апостол Павел, сказавший, что «не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2:9)? А что если, в конце концов, правы те, кто всегда утверждал, что человек прежде всего существо духовное и что всякое отречение от Духа, всякий отказ от Духа, всякое забвение этой своей духовной сущности ведет неизбежно и неумолимо к распаду самого человека, к его заболеванию и разложению?

«Человек есть то, что он ест», — сказал Фейербах, и ему казалось, что он раз и навсегда покончил с какой бы то ни было духовностью. И Маркс вслед за ним строит на этой убогой теории все свое учение о грядущем счастье. И проходит сто лет, и теорию эту, и учение это нужно защищать штыками и цензурой, иначе они не продержатся и недели. Человек — существо духовное, это значит: существо не только питающееся, и даже не только думающее, но и существо, предназначенное к обладанию духовными ценностями. Что это за ценности?

По старинке их можно перечислить так — истина, добро, красота. Ценности совсем не обязательно прагматические, но которые несут и являют счастье в самих себе. Если современному человеку кажется, что все в мире утилитарно, что, может быть, даже и нужно немножко истины, немножко добра, немножко красоты, чтобы жить и быть счастливым, то человек вечный, человек духовный знает, что он живет для того, чтобы постигать Истину, постигать Добро и Красоту и чтобы обладать ими.

Он не просит счастья, но в этом познании и обладании получает его. А когда соединяются они — эта Истина, это Добро и эта Красота — в один опыт, в одно счастье, в одну реальность, человек говорит: Бог. И с этой минуты, что бы ни случилось с ним, как бы ни была трудна, печальна, горестна и одинока жизнь, он знает и имеет то счастье, которое никто уже не сможет разрушить.