И вот мы верим, и мы знаем, как говорит апостол Иоанн Богослов, что «Жизнь явилась» (1 Ин. 1:2). Бог спас нас не силой, не чудом, не насилием, не страхом, не принуждением, — нет. А только явлением среди нас и нам, в мире и для мира, для самой жизни. Жизни как Божественной красоты, мудрости и добра. Жизни как красоты мира и человека. Жизни, способной в себе и собой претворить, разбить и изжить смерть.

И явилась эта Жизнь не как еще одна философская теория, не как принцип организации, а как Человек. Да, христианство учит и возвещает, что в одном Человеке, в одной точке и времени, человеку явилась Божественная Жизнь в образе совершенного Человека — Иисуса Христа из Назарета Галилейского. Ученый, техник, так называемый «современный человек», пожимает плечами: что за чушь!

Но вот, чушь или не чушь, а на протяжении почти двух тысяч лет этот Образ, этот Человек, эта Жизнь сохраняют ни с чем не сравнимую власть над сердцами и жизнью людей. Нет учения, нет философии, которые бы не изменились, не исчезли за это время, ни одного государства, ни одной формы жизни, которая бы не ушла в вечность. И если было и есть в истории чудо, так это память о Человеке, не написавшем ни одной строчки, не заботившемся о том, что скажут о нем потом.

О Человеке, умершем позорной смертью на кресте, как преступник, о Человеке, живущем, буквально живущем, в тех, кто верит в него. Он сказал про Себя — «Я Путь, Истина и Жизнь» (Ин. 14:6). И этим путем идут, эту истину хранят, этой жизнью живут миллионы людей, так что даже самое могущественное государство, организовавшее буквально всю жизнь людей, от пеленок до смерти, контролирующее каждое слово, каждую мысль, каждый вздох людей, — даже это государство ничего не могло с этой верой сделать.

Христос есть Спаситель мира — вот древнейшее христианское утверждение. И спас Он мир и нас тем, что дал возможность жить жизнью, от смерти и времени не зависящей, и это и есть спасение. Когда Павел, поверивший во Христа, после долгого гонения Его последователей, вдруг восклицает: «Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение!» (Флп. 1:21)

, мы можем сказать, что что-то радикально переменилось в мире. Да, люди продолжают умирать по-прежнему, по-прежнему мир наполнен разлукой, печалью и страданием. Но в нем загорелся и горит свет веры. Не только в то, что где-то и когда-то за пределами жизни продолжится наше существование — в это верили люди и до Христа. А в то, что сам мир и сама жизнь снова получили смысл и глубину, что само время наполнилось светом, что вечность вошла в нашу жизнь уже сейчас и здесь.

Вечность — это прежде всего знание Бога, открытое нам Христом. Нет больше одиночества, нет страха и тьмы, Я с вами, —говорит Христос, — с вами сейчас и навеки, всей любовью, всем знанием, всей силой. Вечность — это та заповедь любви, которую Христос нам оставил. «По сему узнают все, что вы — мои ученики, если будете любовь иметь между собою» (Ин. 13:35).

И наконец, имя этой вечности — «мир и радость в Духе Святом» (Рим. 14:17), которой, по слову Христа, «уже никто не отнимет у вас» (Ин. 16:22). Вот все это и есть спасение. 4. Христианское понятие свободы 1 Сейчас много говорят во всем мире, в самых разных его частях, об освобождении. Это, пожалуй, одно из самых характерных, самых популярных понятий нашего времени.

Освобождение от ненавистного тоталитарного режима, от партийного надзора, от партийной идеологии. Освобождение от колониального империализма. Освобождение от фарисейства и материализма общества, освобождение от половых табу, от морализма, от давления социального конформизма и так далее, и так далее. Как-то почти внезапно человек почувствовал себя порабощенным, игрушкой в руках каких-то сил, которые он сам не контролирует, над которыми он не имеет власти, и стал страстно ждать и жаждать освобождения.

И вот, я убежден, что главной опасностью этого стремления является то, что освобождение подавляющее большинство людей воспринимает в его отрицательном смысле — как ликвидацию того или иного препятствия к свободе, как борьбу прежде всего с чем-то, а не за что-то. Уберите колониализм — и все зацветет, уничтожьте постылую и ненавистную власть и партию — и будет свобода, откиньте фарисейские запреты на половую жизнь — и засияет чистая и свободная любовь.

Увы, это большинство не знает, что отрицательным своим содержанием понятие освобождения исчерпано быть не может, что, говоря по-другому, недостаточно что-то убрать и что-то ликвидировать, чтобы наступила свобода. Маркс считал, что достаточно уничтожить частную собственность и обобщить орудия производства, и почти автоматически совершится «прыжок из царства необходимости в царство свободы»[3].

Но ведь мы знаем теперь, что это не так, что эта призрачная свобода обернулась на деле неслыханным закрепощением и порабощением человека. И потому нет сейчас более спешной задачи, более важной темы, чем выяснение, хотя бы самое общее, уже не отрицательного, а именно положительного понятия освобождения, или, может быть, еще проще — таинственного, неуловимого, ослепительного понятия свободы.

Ведь вот, веками как зачарованный повторяет это слово человек, и все же остается она, эта свобода, каким-то недостижимым, недоступным идеалом, а это так потому, конечно, что не хватает у человека решимости и мужества по-настоящему заглянуть в эту бездну, по-настоящему заглянуть в лицо свободе. Достоевский даже прямо утверждал, что на деле человек боится этой свободы и бежит от нее, ибо слишком тяжко это бремя для его слабых сил, и что инстинктивно, сам того не сознавая, ищет он того, чему бы мог подчиниться и во имя чего от свободы своей отказаться.

Потом, правда, он начинает бунтовать против того, чему подчинился, но бунт — это еще не свобода. Бунт — это отрицание, но никогда не утверждение. И вот пора, пора напомнить и себе и другим, откуда возникло, пришло к нам это таинственное, почти неуловимое понятие свободы. Ведь его тысячелетиями не знал человек, не знали даже великие и древние цивилизации.