– Ма-арш на урок – уже три минуты, как кончилась перемена!

Мои более опытные собратья, опустив носы, словно мышки-норушки, нырнули под руку Инны Александровны, и только я обратил к ней лицо, как это делают «зайчики», и виновато улыбнулся.

– А ну-ка, ну-ка, стойте, дорогие, идите-ка все ко мне. – С исследовательским возбуждением в голосе директриса стала хватать за шкирку моих товарищей. Запах! Он, коснувшись её ноздрей, выдал с потрохами всю нашу греховную затею.

Невольным информантом стал я, ещё ничего не знавший об устойчивых ароматах креплёных напитков. Не буду утомлять вас, друзья, подробностями «судебного процесса». Скажу только, что нас по отдельности вызывали в кабинет директора и предоставляли возможность молвить слово, а наши любимые учителя обращались к «преступникам» с дружными и справедливыми увещеваниями.

Сейчас я хочу сказать о другом. Моя душа действительно получила тогда психологическую травму, своего рода потрясение. Директорские речи о подорванном доверии, о предательстве по отношению к школе и её чести задели меня за живое. В пятнадцатилетнем возрасте чаще случается иное – ответная ирония, легкомысленное и дерзкое отрицание всякой вины: мол, что здесь такого?

Тем паче что мы хорошо знали слабые стороны иных наших педагогов.

Хорошо помню, как, оказавшись за пределами школы, я спустился в метро и, прижавшись носом к тёмному стеклу вагона, тихонько проглатывал слёзы, чтобы никто из пассажиров не заметил моего душевного волнения. Осмысляя свой незавидный поступок, я впервые тогда почувствовал, насколько испорчена вся моя душа, как много во мне лукавства и непорядочности.

Совесть болела именно от сознания общей моей греховности, хотя тогда я ещё не знал этого слова и потому не обращался к Спасителю, Которого не ведал.

Оборачиваясь назад, я сознаю теперь, что Человеколюбец Христос, Небесный Сеятель, опустил в тот день Свой заступ на иссохшую землю самолюбивого мальчишеского сердца. Этот первый удар потряс всё моё существо, душа уже была готова раскрыть свои греховные недра, но время для благодатного сеяния слова Божия ещё не наступило…

Завещание

Говорят, что последняя воля умирающего священна. Значит, и слова, сошедшие с уст того, кто готовится к исходу из временной жизни, обладают вещей силой. Конечно, не всякие слова, но произнесённые с особой значимостью, с сознанием их важности для ближних, остающихся жить. Впрочем, есть и главное условие непреложности такого предсмертного наказа – жертвенная любовь.

Если любовь, бессмертная по своей природе, одушевляет завещателя и его наследников, если духовное родство сплачивает их в единую семью и Сам Бог невидимо им соприсутствует, – вот тогда последнее слово умирающего становится движущим импульсом в жизни преемников.

Наша бабушка серьёзно заболела ко времени окончания нами, близнецами, средней школы.

Насколько мне помнится, она курила всегда, и только смертельная болезнь (рак лёгких) избавила её от этой привычки. Ещё в отроческие годы я пытался из чувства протеста прятать от Були любимые её папиросы («Казбек»), но мои детские усилия вмешаться в ситуацию не принесли тогда успеха. Редко-редко кто из людей, нами чтимых и любимых, не обнаруживает в годы земного странствования той или иной греховной немощи – как будто в подтверждение старого как мир античного изречения: Еrrare humanum est*.