Новорождённый младенец сначала плачет, едва лишь с мучительными трудами выйдет из материнской утробы, а затем начинает дышать ровнее и мало-помалу совершенно успокаивается, прильнув к родительской груди. Таков был и я в ту тёмную ночь, которая, наконец, уступила место забрезжившему на горизонте рассвету. Душа возродилась! Пройдя сквозь Сциллу и Харибду неверия и самолюбия, сквозь «огонь и воду» скорбей и слёз, моя бессмертная душа увидела, как над ней таинственной Рукой был отдёрнут полог зримого мира, и она вошла – всем своим существом – в мир невидимый.

Это было обретением сначала собственного сердца, а потом и рассудка, сдавшегося под напором любви, которая не требует никаких иных доказательств, кроме самой себя. В то утро на меня снизошла благодать, и невозможное сделалось возможным. В поисках восстановления общения с бабушкой, я обрёл Бога, Которого ещё не знал и не называл по имени, но Он уже простёр мне Свои милостивые объятья, исхитив из непроницаемого мрака – неверия и отчаяния – в Свой чудный Божественный Свет… Наступило время дальнейших поисков.

Они уже были озарены живительной надеждой на встречу…

Поиск

Что имеем, не храним, потерявши – плачем. Кто из нас собственным опытом не дознавал справедливость слов этой русской пословицы? Великое, воистину, видится на расстоянии… Кончина бабушки, без остатка посвятившей нам свою жизнь, произвела переворот в душах троих внуков. Её уход стал импульсом, движущей силой духовного поиска, который повлёк за собой пересмотр всей жизни, с целью найти её сокровенный смысл.

Так бывает и в природе. Вот закованная в зимних льдах река… Берега сокрыты под пеленой снега, склоняются к застывшему руслу деревья, словно укутанные в мягкие песцовые шубы. Солнце полагает свои отсветы на уходящее вдаль белёсое ложе реки, которое являет глазу изумительное многообразие цветовых оттенков – от нежно- и снежно-голубого до матово-розового и золотого. Тишина! Покой!

«Речка движется и не движется», спрятанная под толстым ледовым панцирем. Неслышными стопами приближается «чаровница-весна», каждому дню прибавляя от своих щедрот света и тепла. Проседает снег, становится виден лёд, по местам темнеющий от воды, которая подтачивает изнутри свой прозрачный каземат. И, наконец, наступает половодье… Оно выдаёт себя оглушительным треском льдин, наползающих одна на другую, крошащихся и раскалывающихся на ходу.

Всё приходит в движение… Величественная и страшная картина!

Так и душа человеческая, до поры до времени находившаяся в непробуждённом состоянии, позабывшая о своём происхождении и предназначении, вдруг приходит в себя. Открывая свои заспанные вежды, она озирается окрест и, не находя точки опоры, интуитивно устремляется к Богу, источнику своего бытия. Что бы ни явилось причиной пробуждения, ни послужило началом поиска, без тайного воздействия Божественной благодати это было бы невозможно…

Уверовав в связующую нас с Булей златую нить любви, я попытался воскресить в памяти её живой образ, воссоздать неповторимые черты её лица и заглянуть в наполненные мыслью глаза В тайне от домашних, я достал большую деревянную шкатулку, где хранились наши семейные фотографии, и пристально вглядывался в них, как будто надеясь уловить, поймать на себе кроткий и любящий взор ненаглядной бабушки.

Вот тогда-то мне стало ясно, как эгоистично мы, дети, относились к ней! Принимая с охотой знаки внимания и заботы о самих себе, вовсе не интересовались её внутренним миром, не  считая для себя необходимым послужить бабушке хотя бы в чём-то малом А сколько вольных и невольных обид мы нанесли ей всегдашними капризами, непослушанием, нечестностью и междоусобной борьбой! Буля, Булечка!

Как мягко и милостивно ты наказывала нас, не поминая зла, всякий раз доверяясь искренним обещаниям об исправлении. На фоне нашего потребительского отношения и мелочного себялюбия сколь великодушной, благородной и жертвенной была твоя любовь к нам!..

Припоминаю, что в поисках общения с усопшей душой, желая вновь «связать оборванную нить», я написал несколько первых в своей жизни стихотворений, продиктованных единственно любовью к бабушке. Будучи уже студентом-филологом, я хотел воплотить в жизнь вычитанную мной у Вячеслава Иванова мысль о теургическом*

назначении искусства, поверив в его преображающее воздействие на мир. Как бы то ни было, но слово «Бог» я впервые начал писать в неуклюжих, но совершенно искренних поэтических попытках прикоснуться к потусторонним     «звёздным мирам» посредством слова. Ни одно из этих стихотворений не сохранилось, но в моей памяти живёт духовное возбуждение, их породившее…