Опыт первого по­ражения первозданного человека научил нас не верить своим собственным помыслам, пото­му что их заимствует Сатана, чтобы ввести нас в обман, приводящий к нарушению заповеди Божией. Мы очень часто впадаем в заблуждение под предлогом логики и так теряем понима­ние своей цели. Но мы ведь не рабочие и не средства производства, мы верные послушники Того, Кто предначертал нам наш путь, и по этой причине мы надеемся оправдаться верою, а не делами (Гал. 2, 16).

Апостол Павел в Послании к Евреям, которое больше напоминает гимн, чем письмо, говорит о том, что все от века святые получили оправдание «верою» (см. Евр. 11). Авраам, прообраз истинного человека Божия, верова Богови, и вменися ему в правду (Иак. 2, 23). Со­единяя любовь друг к другу с точным хранением духа послушания, мы удерживаем негаси­мой «лампаду» своей совести, которая освещает нам темные ловушки Сатаны, стремящегося бесчисленными предлогами и умствованиями ввести нас в заблуждение.

Но ко всему этому мы заранее готовы и стремимся следовать слову Писания: Егда дух владеющего взыдет на тя, места твоего не остави (Еккл. 10, 4). Подводя итог, обратимся снова к этим двум пунктам, вокруг которых вращалась наша беседа. Первое — это постоянная память о предназначенном нам Царствии Небесном; и вто­рое — это более глубокое знание злобы нашего врага дьявола, которую он проявляет в своей войне против нас.

Все это достигается правильным возделыванием ума, поэтому и говорится Отцами, что мы «храним ум». Когда ум бодрствует в трезвении, он испытывает тревожащие его помыс­лы, какие из них его собственные, а какие чуждые и прокравшиеся к нему, а затем испыты­вает цель, которую они преследуют. Естественные помыслы просты, они обращаются в пре­делах нужды и долга и имеют цель исполнить заповедь Божию, когда и душа и совесть оста­ются спокойными. Таково естественное движение помыслов.

Если помысел чужой и, следовательно, лукавый, тогда он неоднозначен и не прост. То есть он располагается между мыслью и страстью и при своем появлении тут же производит в душе внимающего некое беспокойство. Это беспокойство бывает вызвано намерением, с помощью которого помысел выслеживает способ прикрыть неразумие, сидящее в страсти, с которой соединилась мысль.

Мысль есть рассмотрение и образное описание какой-либо вещи или лица, причем сам мыс­лящий человек может нуждаться в таком описании или же это может происходить помимо его воли. В качестве такого простого рассмотрения мысль не виновна и не плоха, так как ни одна вещь сама по себе не может быть плохой — плохо злоупотребление этой вещью, ко­торое превращает эту вещь во зло.

Сопутствующая такой мысли страсть, однако, изменяет цель, с которой вещь рассматривается умом, и начинает использовать возникший в сознании образ в порочных целях. Далее страсть старается удержать помыслы в изобретении законных и незаконных способов спрятать ее под представленной уму вещью. И здесь, если совесть не помрачилась и может действовать, она восстает и обличает лукавый помысел.

Вот какого рода это беспокойство, которое не появляется, если помыслы просты и естественны. Все эти подробности — для нас, монахов. Но мы поэтому и стали монахами, чтобы безмятежно и беззаботно заниматься своим внутренним человеком, потому что этим заняти­ем начинается и им завершается очищение сердца. А как мы знаем, чистые сердцем Бога уз­рят (ср. Мф. 3, 5). Аминь.

  СЛОВО ОБ ОТСЕЧЕНИИ ВОЛИ И АКРИВИИ[16] Возлюбленные братия, в настоящем слове я хотел бы воспользоваться темой сегодняш­него Евангельского чтения, а также обратиться к житию ныне празднуемого святого, препо­добного Давида Эвбейского, потому что и то и другое дает нам повод поговорить о важности в монашеской жизни отсечения своей воли.

Святой евангелист Лука пересказал нам притчу Спасителя о богаче и Лазаре. То, что привлекло мое внимание, это не столько наличие эсхатологического элемента в притче, ко­торый и в правду вызывает благоговейный страх, сколько бедственное состояние, сопутст­вующее осужденному. В притче очень ясно открывается существование чувственного места наказания и му­чений отпавших от веры и благочестия людей, которые вследствие такого отпадения прово­дят свою жизнь в грехе.

Господь наш называет здесь это место Адом и местом мучений, в другом месте — геенной, огненным озером и огнем неугасимым, тьмой кромешной, скре­жетом зубов и червем неусыпным. Все это указывает на место, конкретную область, предна­значенную для наказания, где виновные будут телесно заключены, чтобы пожинать плоды своих намерений и деяний, которым они отдавали предпочтение в этой жизни.

Совесть и пример боголюбивых людей будут напоминать им о нарушенном ими добром и божест­венном законе. Но я хотел бы подчеркнуть другой аспект мучений, о которых идет речь в притче. Ведь кроме внешних теснящих со всех сторон осужденного богача ужасов, то есть огня, который жег его так, что тот верил, будто даже одна капля воды может дать ему утешение, было, од­нако, и нечто другое, также страшное, что беспрестанно его терзало.

Это были злополучные страсти, весь ветхий человек со всем его осужденным законом злонравия, всецелое отталки­вание любви, мрачный покров жестокости и бездушия, больное и страстное своекорыстие, господство самолюбия — именно все то, что во время земной жизни в своем безразличии он возделывал, не употребляя никаких усилий отказаться от этого. Поэтому эти лукавые звери последовали за ним и в другой жизни, став его вечными спутниками.

Как обнаружилось, главная его обида выразилась в зависти, которая происходит от жестокосердия. Он не мог смотреть на когда-то бедного, а ныне богатейшего Лазаря в ло­не утешения и счастья. «Отче Аврааме, убери Лазаря из твоего лона, — говорил примерно так богач, — я не могу на него смотреть, это для меня еще одно мучение, более тяжелое, чем огонь, который жжет меня. Убери его и пошли сюда ко мне!