Пер­вая часть данного отрывка является цитатой из св. Василия Великого (PG 29, 772) и цитируется св. Григорием Паламой и в других местах. См., напр.: Триады III, 1, 38. 2 Это изречение отсутствует в сборнике Достопамятные Сказания; оно приведено в Отечнике свт. Игна­тия (Авва Иперехий 20, с. 258) со ссылкой на Алфавитное собрание апофтегм, однако там (PG 65, 429-432) это изречение нами не найдено.

Вероятно, старец Иосиф пользовался изданием Μέγα Γεροντικόν 11, 85 (τ. 3, σ. 320), в котором есть это изречение, но, к сожалению, отсутствуют ссылки на источники. 3 Древний Патерик 23, 2. 4 Древний Патерик 1, 33. 5 Ср.: прп. Исаак Сирин, Слова Подвижнические, 58. С. 309. 6 Ср.: прп. Исаак Сирин, Слова Подвижнические, 63. С. 340.

Греческое слово πολιτεία мы намеренно ос­тавляем, потому что ни традиционный русско-славянский перевод: «жительство», «деяния», ни современные переводы: «гражданство», «государственны дела» и т.д. не передают всего спектра значений, которые семан­тически связаны с понятием политии. Полития в своем исходном значении есть социальная форма, упорядо­ченная в соответствии с идеалом полиса, который греческим мышлением понимался как символ мира (

мір, κόσμος) в пределах одного города. Именно отсюда происходит понятие о гражданстве как о приобщении к организованности, в пространстве которой человек осознает свое участие в окружающем, в жизни мира.   в сознательном осуществлении этой цели, в успешном достижении этого абсолютного пред­назначения, данного человеку.

Другими словами, монах отказывается от греховного жития «не по природе», через по­каяние и добродетельную жизнь восходит к житию «по природе» и усердно старается дос­тичь состояния святости «сверх природы». В пределах этих трех состояний пребывает монах, здесь покоятся и силы, движущие его жизненным подвигом, о которых мы теперь и погово­рим.

Страх Божий, плод первоначальной веры, — первая ступень «при дверех» покаяния, с которой монах начинает свой подвиг. Это начало, означающее на практике удаление от мирской жизни, называется исходом из мира, а пребывание вдали от близких — лиц или предметов — называется странничеством. Мотив, который делает необходимым это удале­ние от мира, состоит в убеждении, что человек, находясь среди причин, вызывающих стра­сти, которые в большом разнообразии доступны в миру, увлекается ими к нарушению запо­ведей Божиих.

Постоянно повторяемые поражения человека в различных искушениях еще более заражают его и без того уже больной после грехопадения характер, так как болезнь по наследству прилежит нашей природе, согласно словам Писания: Прилежит помышление человеку на злая от юности его (Быт. 8, 21). И как больным необходимо удаляться от того, что вредит их здоровью, и пребывать в покое, так и желающим избавиться от свойств и дей-ствований ветхого человека, руководимого «страстьми и похотьми», необходимо удалиться от причин, вызывающих страсти.

Разве и Бог не потребовал этого от Авраама, когда призвал его к познанию Своего Божества и предызбрал его для исполнения Своих будущих обетова­нии? Ирече Господь ко Аврааму: изыди от земли твоея, и от рода твоего, и от дому отца твоего, и иди в землю, юже ти покажу (Быт. 12, 1). Исход из мира и странничество, будучи первыми шагами, одновременно есть и готов­ность искренне кающегося к исповедническому подвигу, потому что доказывают на деле его отход от прежней страстной жизни, как это повелевает божественный глас всем тем, кто призван вернуться к добродетельному образу жизни по Богу.

Изыдите от среды их и отлу-читеся, и нечистоте их не прикасайтеся, и Аз прииму вы; и буду вам во Отца, и вы будете Мне в сыны и дщери, глаголет Господь Вседержитель (2 Кор. 6, 17-18). Монах, пребываю­щий вдали от причин греха, перестает прилагать новые прегрешения к прежним, заботясь теперь лишь о том, чтобы изгладить старые страсти, к чему его побуждает познание своих грехов и покаянное сокрушение.

Усердие в любострадании, будучи противовесом греховно­му сластолюбию, становится для него актом сознания, и все свои дела и помышления он со­единяет со злостраданием. Необходимым условием для этого служит удаление от жизни «не по природе», которой принадлежит наш ветхий человек. Монах со всяким тщанием старается отречься от него и таким образом возвыситься к новой и обновленной жизни, которую Господь наш описал в своих божественных заповедях.

Усердный, нестяжательный, кроткий, молчаливый, сми­ренный, послушный и девственный — особенно два последних свойства знаменуют состоя­ние монашеского образа бытия. Верный советам своего духовного руководителя, монах не­устанно ревнует о том, чтобы не лишиться ни одной из святых добродетелей. Потому что ве­рит, что, только сроднившись с ними, сможет услышать блаженный глас нашего Спасителя: Добре, рабе благий и верный!

В немногом бе верен, над многими тя поставлю: вниди в ра­дость Господа твоего (Мф. 25, 21), а это и есть чаемый нами предел святости. Следовательно, неверно клевещут на монашество несведущие, говоря, будто монах пребывает в праздности или обольщается. Очевидно, что такое обвинение чуждо всему строю монашеской жизни, которая от начала до конца подчинена другой цели.

Хотя монаше­ская жизнь и подразделяется на различные виды и имеет разные уровни, ни одно из них не­возможно охарактеризовать как индивидуализм и пребывание в праздности. Телесные тру­ды — необходимое и непрестанное делание монаха, которые он предпринимает либо ради обеспечения себя тем, что необходимо для жизни, либо ради более успешного противостоя­ния в своей духовной брани многообразному злу с одной стороны и, с другой стороны, на­выку в добродетелях.

Псаломское виждь мое смирение и труд мой, и остави вся прегреше­ния моя (Пс. 24, 18) есть движущая сила всех его предприятий. Начало премудрости страх Господень (Притч. 1, 7) и страхом Господним уклонится всяк от зла (Притч. 3, 7). Человек, подчиненный закону тления и смерти, который есть след­ствие грехопадения, постоянно возбуждается различными видами греха. Грех укоренился в членах его (Рим. 7, 5) и, став жалом смерти (1 Кор. 15, 56)