В предыдущей беседе мы говорили о послушании как о нашем долге. Теперь мы должны сказать о смирении как о свойстве, как о характерном признаке и строе души и лич­ности человека. Если долг — нерушимое правило жизни разумных существ, то насколько выше стоит свойство и характерный признак? И опять, если бы смирение было лишь человеческим на­выком и мастерством, украшающим и усовершающим разумную природу, и не имело бы в себе божественного начала, то человек мог бы осмелиться его описать.

Но с того момента, как нам было открыто, что смирение проявило себя свойством Самого Воплощенного Слова, оно тут же стало неуловимым для человеческих умозаключений и постигается отныне толь­ко удивлением и изумлением. Потому что сказано: Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11, 29). Приведу одно самодостаточное описание смиренномудрия из слов великого светильни­ка, подлинного философа Благодати, вдохновленного Святым Духом, святого Исаака Сири­на, продолжателя святоотеческой традиции, чтобы подтвердить вышесказанное.

«Хочу от­верзть уста свои, о братия, и начать говорить на высокую тему смиренномудрия, но напол­няюсь страхом, как тот, кто знает, что должен говорить о Боге в форме своих собственных мыслей. Ведь оно — облачение Божества. Потому что Слово, вочеловечившись, облеклось в него и беседовало с нами через него в теле нашем»[2] . Что касается природы этой «вседобродетели», достаточно будет оставить отеческое оп­ределение ее, то есть что она божественна и в своей духовной полноте — облачение Божест­ва, и, следовательно, дар одной лишь Благодати Всесвятого Духа.

Теперь же мы удовлетво­римся рассмотрением ее свойств и действий, и, самое главное, тем, как она приобретается и каковы условия, способствующие ее приходу, и все это совершим, как обычно, со страхом и опираясь на суждения наших Отцов. Поскольку мы назвали смирение характерным признаком и как бы лицом разумной природы, будет небесполезным, если мы как можно шире рассмотрим, как приобрести этот признак.

И это для того, чтобы добродетель смирения с самого начала приобрела некую дос­товерность в восприятии людей и стала желанной для них, потому что все имеют право через нее воссоздать заново свою личность. В первую очередь смиренномудрие обнаруживается в области нравственного закона. Однако по ту сторону нравственного закона обретается более общее основание, которое по­нуждает к смирению, ведь мы видим, что его особым образом обнаруживает в себе «Новое Творение», Воплотившийся Бог Слово, Который включает его не в этическое пространство долга, но в способ бытия личности, делая его свойством и признаком.

Возможно, апостолы Христовы и желали узнать, что есть Иисус в глубине Своего при­сутствия, в Своем боголепном внутреннем мире, но они не дерзали спросить Его об этом, как не дерзали высказать и многие другие недоумения, которые у них были и которые Он разре­шал Сам в подходящие для этого моменты. Поэтому и здесь по Своей собственной инициа­тиве Христос открыл им тайну Своего присутствия в таких умилительных словах: Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим (Мф. 11,29).

Откровение о том, что Воплотившийся Бог Слово был смирен не по внешнему образу, но «сердцем», переносит нас в иные сферы и области существования, которые не подлежат предпочтениям и усилиям воли, но переживаются как духовные состояния. Всесильный Бог Слово, о Котором говорится, что вся Тем быша (Ин. 1, 3) и всяческая Тем и о Нем создашася (Кол. 1, 16)

, Он, говорю, есть начало всякого личностного бытия, и через Его Дар все осталь­ные личности находят свое место. Понятие «смиренный сердцем», относимое к Богу Слову, приобретает значение как условие достоверности и неподверженности изменению. И так как Господь наш есть начало всякого личностного бытия, то справедливо Он есть и именуется «смиренный сердцем», потому что через это положение достоверности и недвижимости ясно проявляется безусловность Его силы и владычества.

Но сейчас наша цель — не входить в бо­гословские различения божественных свойств, а указать на божественность и особое значе­ние смирения Божия и смирения подражателей Христа, живших во все века и периоды Его откровения. Смирение входит во все и само все в себя вмещает, оно не имеет страха, смущения, не ищет ничего и, следовательно, не производит движения.

Наш Иисус, будучи Истиной как она есть, Жизнью и Любовью, поистине и смирен, так как это свойство — общая характерная особенность Его личности. Смирение в полной мере переносится и на тех, кто следует за Господом, в силу их сопричастности Ему. Это доказывает, что смирение — не просто от­расль нравственного закона, который противостоит противоположному пороку, как это про­исходит в отношении других добродетелей: смирение представляет собой онтологический принцип самостоятельного бытия личностей, которые согласно природе своего существа, при своей несомненной статичности, являются средоточиями силы, самовластия и энергии.

И напротив, признаки отсутствия смирения — это неуверенность, страх, подозритель­ность, нужда и, как следствие, беззаконное возбуждение всех видов и форм неправды и за­блуждения относительно спасения и собственной безопасности. Живой образ такого состояния — дьявол, который испытывает и производит все эти негативные и подобные им признаки разрушения личности.

Несмиренное мышление, назы­ваемое эгоизмом и гордыней, ничего не вмещает в себя и само не может ни во что вместить­ся, оставаясь изолированным в своем удушающем своекорыстии и индивидуализме. Это мышление сжимается в невыносимых пределах единичности, сдавливаемое безличным свое­корыстием и самостью, непрестанно самоуничтожается, развивая в себе малодушие, неуве­ренность и отчуждение, и так до полного ниспадения к нечестивому разнообразию лукавст­ва, чтобы оправдаться.

Теснота такого самоотрицания, то есть нигилизма, изглаживает из сознания всякое понятие об абсолютном, об истине, о вечности, о масштабах единства всего тварного. Нигилист не принимает другого вследствие своей собственной болезни. Раз­витие нигилизма приводит к анархизму, когда не принимается никакое начало, отрицается любая зависимость, божественная или человеческая, и завершается атеизмом, который явля­ется самым большим злом и преддверием всякого зла, фактическим существом дьявола и полной погибелью.

Что же, спрошу я, представляет собой дьявол, разложившийся в своем существе и свойствах? Он эгоист, страшный эгоист. Он ничего не вмещает, кроме самого себя. Не при­нимает какого-либо другого начала, господства и власти. Всегда и везде он остается одино­ким и по необходимости отрицает все, потому что ничего к себе не подпускает. Он стал вне всего, отложился от всякого бытия и остался в ничто своего всеобщего отрицания.