Все это, обезображивающее душу человека, может уврачевать только любовь. 4. Любовь «не превозносится». Эта сторона любви обращена к смиренномудрию, зна­чение которого огромно и имеет в себе нечто таинственное: оно ничтожно по своему внеш­нему облику и велико в своей сущности. Смиренномудрие — средоточие мудрости, достоин­ства, величия, всего высокого и прекрасного, что находится в природе разумных созданий.

Поэтому вочеловечившийся Бог Слово, когда пожелал приблизиться к Своему творению, об­лачился в смиренномудрие, как в одежду, и спрятал под ней природу Своего Божества. Бу­дучи Всемогущим Богом, Он никогда не похвалялся Своими боголепными свойствами и все­властием, даже когда благоволил открыть близким ученикам познание Своих подлинных ка­честв, но «хвалился» только Своим смирением, говоря: Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11, 29).

Противоположность смиренномудрию — эгоизм и гордость, когда человек осознаёт за собой какие-либо достижения и преимущества. Однако если мы зададимся вопросом, ка­ково наше истинное место согласно границам и законам нашей природы, то есть каковыми мы были созданы от начала, если мы осознаем, к какому концу должны стремиться, стано­вясь сообразными нашему Первообразу Христу, тогда мы найдем в себе множество недос­татков и упущений и поймем, что должны ощущать стыд вместо превозношения.

Если мы поразмыслим о том, что созданы «по образу и подобию» своего Творца, что получили боже­ственную Благодать от Христа, в Которого и облеклись при крещении, что бесчисленные примеры святых и друзей Божиих во все века и во всех обстоятельствах жизни ободряют нас и убеждают в том, что наша природа способна делать добро и излучать святость, если мы, таким образом, осознаем, что после всего этого внутри нас продолжает господствовать все­общее зло и многообразное лукавство, разве тогда мы найдем хоть какой-то повод к тому, чтобы гордиться?

И все-таки человек омрачается и больше следует злу, умудряясь при этом еще и превозноситься. В таком состоянии только любовь может научить его не иметь пре­возношения. 5. Любовь «не бесчинствует». Это означает благоприличие, благопристойность, добро­порядочность. Высший отличительный признак поведения, благородство, когда-то состав­лявший предмет доблестного соперничества, со всеми остальными добрыми качествами ны­не лежит в презрении у нашего теплохладного и безразличного поколения.

При всем при том, благородство остается достопримечательной и ценной стороной любви. Неужели доб­рое поведение — не такое уж важное качество нашей личности? Разве мы с вами не удивля­емся доброте, приятности, вежливости, когда видим эти качества в людях, встречающихся на нашем жизненном пути? Более того, мы все можем признать, что вежливое обращение с нами других людей влияет и на нас самих, так что смягчает нашу жестокость и враждеб­ность.

Так вот то, от чего смягчается сердце, и есть любовь, которая успокаивает всякую грубость, всякое возбуждение, одним словом, «не бесчинствует». 6. Любовь «не ищет своих си». Эта сторона любви, то есть отсутствие своекорыстия и корыстолюбия, также очень важна, потому что она приводит в порядок общественные от­ношения. Естественные законы, на которые опирается жизнь, дают каждому право бороться за средства к самосохранению, и таким образом отсюда проистекают так называемые «права личности».

Однако все, что одному человеку кажется необходимым и оправданным, если не будет упорядочено законом любви, заканчивается деспотизмом над другими. Неразумное и эгоистичное отношение человека к собственному праву на самосохранение часто достигает состояния скотской жизни и завершается трагическим лозунгом современного «обществен­ного вещания»: «Твоя смерть есть моя жизнь».

Эгоистичная склонность к самосохранению рождает самолюбие; самолюбие не живет без корыстолюбия, а корыстолюбие нуждается в неправде, хищении и т.д. Однако «тормо­жение», которое создается любовью, не только сбрасывает лишнюю скорость в устремлен­ности человека к собственному благополучию в ущерб другим, но и останавливает его в по­иске того, что законно: она заставляет его не искать даже своего.

Более того, она доходит до отдания жизни в жертву за других людей, как и Господь наш, Самосущая Любовь, по­жертвовал Собой за живот мира и спасение (ср. Ин. 6, 50). Любовь предпочитает давать, нежели брать; она прощает прежде, нежели у нее испросят прощения; дает в долг тогда, ко­гда знает, что ей его не вернут; когда ее принуждают к чему-либо, делает больше требуемо­го.

В общем, она живет не ради себя, а ради ближних. Весьма характерно, что Иисус, когда приблизился час Его спасительной жертвы за мир, с воодушевлением и удовлетворением изрек эти великие слова: Ныне прославися Сын Чело­веческий (Ин. 13, 31). Ведь Он не упомянул о славе, когда говорил: Аз победих мир (Ин. 16, 33), также когда говорил: Дадеся Ми всяка власть на Небеси и на земли (Мф. 28, 18).

Он не считал Своей славой и то, что, как Он возвестил, вся, елика имать Отец, Моя суть (Ин. 16, 15), и многое другое, что свидетельствует о Его боголепном величии. Но единственной Своей славой Он назвал Свою жертву за жизнь других людей. Итак, кто желает славы и здесь и на Небе, пусть приведет в действие свою личную любовь ко Христу. Ах, сладчайшая любовь, которая есть Бог и которая есть жизнь!

Ее не познало боль­шинство людей, которые предпочли смерть вместо жизни. Ее отличительные черты — это самопожертвование, солидарность, служение ближнему, это егда кто душу свою положит за други своя (Ин. 15, 13). Но Христос пошел еще дальше и был принесен в жертву за всех нас, когда мы были Его врагами: Врази бывше примирихомся Богу смертию Сына Его (Рим. 5, 10).

Ах, сладчайшая чаша небесного вина, которое пробовавших его заставляло забыть са­мих себя и стать «безумными» во Христе (см. 1 Кор. 4, 10)! Из этой чаши с вином любви пи­ли апостолы и возрадовались, яко за имя Господа Иисуса сподобишася бесчестие прияти (Деян. 5, 41). Вкусив от этой чаши, апостол Павел писал: Радуюся во страданиих моих о вас, яко исполняю лишение скорбей Христовых во плоти моей за Тело Его[7] (Кол. 1, 24)