, то есть он радовался своим страданиям, понесенным ради Христа, побоям, побиению камнями, кораб­лекрушениям, темницам, бичеваниям, гонениям, алчбе и жажде, и наконец, самой смерти. Услаждение этим вином побудило его молиться о том, чтобы отлучену ему быти от Христа по братии его (Рим. 9, 3), то есть ради единокровных ему иудеев, потому что их отлучение от Бога вызывало в нем большие страдания.

Этим вином был «опьянен» и весь сонм мучени­ков Христовых, которые с радостью пошли по пути Голгофы. От той же чаши испило и множество преподобных, которые бескровным мученичеством самоотречения с готовно­стью подъяли и пронесли через всю жизнь Крест Господень, проидоша в милотех и в козиих кожах, лишени, скорбяще, озлоблени; ихже не бе достоин весь мир, в пустынех скитающеся и в горах и в вертепах и в пропастех земных (Евр. 11, 37-38).

Кто сможет объяснить эту за­гадку добровольного самопожертвования любви, тот поймет и слова Господа нашего: Иже аще хощет в вас вящший быти, да будет вам слуга (Мф. 20, 26) и: Блаженнее есть паче даяти, нежели приимати (Деян. 20, 35). И все это богатство содержится в одном лишь свой­стве любви, в том, что любовь «не ищет своих си». 7. Любовь «не раздражается». Кротость — весьма желанная добродетель!

Это опреде­ленный вид приветливости, делающей приятной нашу жизнь, по которой все мы тоскуем, потому что хотим, чтобы наша жизнь в обществе других людей была сносной и приемлемой. Напротив, присутствие раздражительности и гнева отравляет всякое благородное чувство, изгоняет мир, заставляет исчезнуть радость, разрушает счастье, согласие, гармонию, единст­во, влечет за собой смущение, смятение, страх, подозрительность, разделение, душевное и телесное расстройство, помрачение ума, развращение помыслов, решений и действий и, самое ужасное, злые умыслы и убийства, которые являются качествами человекоубийцы дья­вола.

Современное светское общество, привыкшее лицемерить, всячески оправдывает и по­крывает взрывы раздражительности и гнева, пытаясь объяснить это естественными причи­нами: так, говорят, что тот или иной человек «нервный», «своеобразный», «впечатлитель­ный» и т. п., не желая признать присутствия гнева как душевной страсти, как энергии, дейст­вующей против природы, как уродливого искажения человеческой разумности.

Существуют другие немощи, которые влияют на частную жизнь отдельного человека и вредят только ему одному. Однако, страсть гнева является постоянной и всесторонней, не оставаясь лишь в той душе, которой она обладает, но выплескивается наружу, в окружающую среду, так что ее зловоние отравляет и других. Этот палящий ветер раздражительности, который не только сжигает и опустошает все, что попадется на его пути, но и препятствует всему, что еще толь­ко собирается произрасти, может быть остановлен и успокоен только любезным и кротким нравом, потому что любовь «не раздражается».

Священное Писание, желая защитить человека от страсти гнева, напоминает: Гнев гу­бит и разумныя (Притч. 15, 1) и: Муж ярый не благообразен (Притч. 11, 25). Святые Отцы говорили, что гневный, если и мертвого воскресит, не будет благоприятен Богу. Гнев — главный признак отсутствия любви, доказательство отсутствия христианского сознания или даже человеческого разума, и признак господства в человеке мрачной страсти, источающей­ся из глубины «мертвой» для Бога души, которая умерла еще прежде своего исхода из тела.

Господи Иисусе Христе, да не будет того, чтобы смерч этой страсти утащил нас далеко от Тебя, но дай нам любить друг друга, как Ты заповедал и как того требует божественный аромат Твоего присутствия среди нас!... 8. Любовь «не мыслит зла». Здесь речь идет о невинности, непорочности и искренно­сти. Христос в связи с этим учит нас: Аминь глаголю вам, аще не обратитесь и будите яко дети, не внидете в Царство Небесное (Мф. 18, 3)

; и далее: Иже убо смирится яко отроча сие, той есть болий во Царствии Небеснем; и иже аще приимет отроча таково во имя Мое, Мене приемлет (Мф. 18, 4-5). В самом деле, это удивительное состояние, когда человек не мыслит зла, есть отблеск одного из многообразных лучей любви, это невинность, которую Господь наш относит к ма­леньким детям, еще не заразившимся проказой лукавства и многоразличного зла.

Слова аще не обратитеся Иисус наш с некоторой суровостью подтверждает предшествующим аминь, которое является клятвой, обозначающей истинность сказанного. Действительно, нас оск­вернили многообразные пороки, и внутри нас потерялось всякое простое и невинное созна­ние и мысль. Стало быть нам ничего не остается делать, как обратиться вспять и стать, каки­ми мы были прежде, — незлобивыми, непорочными, простыми и искренними, потому что только таковых сможет вместить в себя Царство Божие.

Коротко сказать, необходимо сделаться детьми по помышлению, а не по возрасту, как и апостол Павел учит: Злобою младенствуйте (1 Кор. 14, 20). Если кто повстречает человека, которого изменила и сделала «младенцем» во Христе божественная любовь, примет его и почтит его невинность, тот примет Самого Христа. Таковой Мене приемлет, говорит Гос­подь наш (Мф. 18, 4-5).

И в правду, уму непостижимо, как в хаосе такой дьявольской злобы и всеобщего растления, находятся такие чистые и невинные существа, напоминающие нам о свойствах нашей природы до грехопадения, природы «по образу и подобию» Бога! 9. Любовь «не радуется неправде, радуется же о истине». Иными словами, любовь ра­дуется с радующимися и плачет с плачущими, как говорит апостол Павел (Рим. 12, 15).

Лю­бовь не имеет ничего своего, и, однако же, все принадлежит ей: она ничего не имеет, и всем обладает. Она распространяется до бесконечности, минует границы пространства и времени. Она хочет всех покрыть, всех оправдать, всех освободить, всех успокоить, взять всеобщие боль и слезы на свой собственный счет — ей достаточно того, чтобы другие перестали испы­тывать боль, страх и несчастья. « Не радуется неправде».

Хотя любовь — это всегда радость, однако она в одном только случае не радуется: неправде. Мера любви довольно странна, когда она отдает: ее мера точ­на, наткана и потрясна и преливающася[8] , как называет эту меру Господь наш (Лк. 6, 38). Напротив, когда любви бывает необходимо что-либо взять, тогда эта мера пропадает, и ей ничего не бывает нужно, она не имеет, что взять.