; сии своим мужеством обессилили вооруженную грехом смерть, терпением страданий притупивши острее жала, так что уместно оказать: «где ти, смерте, жало, где ти, аде, победа?» (1Кор. 15, 55.). Что ничтожнее древесного плода? Что маловажное дерева? Но плод, прикрашен­ный красивым видом и приятным вкусом, сделал то, что пренебрежена была приятность рая сими же великим подвижникам и самое солнце не показалось приятным; и сего они добровольно лишили себя, чтобы не отпасть от света истинного. Что гово­рит писание об Еве? (

Продолжаю сверх должного повествование о прародителях). «И виде,- сказано, яко добро древо в снедь, и яко угодно очима видети» (Быт. 3, 6); таким образом на приятность этих плодов они променяли рай. А сим для наслаждения и удовольствия предлежало все видимое: небо, солнце, земля, люди, отечество, матери, бра­тья, друзья, сродники, сверстники. Что ви­деть приятнее сего? Что лучше наслаждения сим?

Дети, вы знаете любовь к родителям; отцы,—знаете привязанность к детям; ты, видящий, знаешь приятность света солнечного; тебе братолюбцу не безызвестна естествен­ная привязанность к братьям; ты, юноша, знаешь приятность товарищества, как оно услаждает твою жизнь. Но им все было враждебно, все чуждо. Одно благо для них было,—Христос; от всего они отреклись, чтобы приобрести Его.

Время заключения в узах было не мало; но у святых вместе с протяжением наказания возрастало желание совершенства. И как заботящееся о телесной крепости, после того как приобретут достаточную силу в школе гим­настики, за тем смело идут на состязание; подобным образом и сии, узами и тем­ницею достаточно усовершившись в благочестии, стремятся к венцу подвигов.

Наше слово последовательно пришло к окончанию или, лучше, к самому верху всего подвига. Это самое тогда было время, эти самые дни подвигов; сие преддверие пасхи,—таинство святой четыредесятницы. Сорок дней (назна­чено) нам для умилостивления и столько же венцев для святых. Не говорил ли я лишнего и не кажусь ли вам слишком болтливым, повествуя у вас о ваших чудесах, и теша ваш слух вашим же?

Но чтобы слово не осталось недоконченным, и мы вместе с святыми потечем до конца их подвигов. В этот день был мороз. Ко­нечно нет нужды говорить вам, каков был мороз; вы можете судить о том по настоящему дню, когда мороз проникает даже самые волосы. И пришельцы в сих местах и туземцы знаете чрезмерную суро­вость стужи, и нет никакой нужды гово­рить о том.

Да и может ли посторонний рассказать об удивительных ваших зи­мах, как постоянно текущие реки остана­вливаются, задержанные в течении морозом, окаменяющим волны. А соседнее озеро имеет нужду в каких либо знаках, что­бы распознать, что это озеро; оно так отвердевает от мороза, что желающее, обыкновенно, ездят по нему верхом на лошадях, поверх волн его.

Известно мне и то, что туземцы часто прибегали к добыванию воды посредством огня, когда, отколов кусок льда, растопляли его как бы какую медь или железо и делали из камня воду. Такова была погода во время их под­вига, и это бедствие еще усиливалось от необычайных северных ветров, как слышали мы то от повествователей о их чудесах. И так, когда открыто пред всем народом возвестив имя Господа и, явив уже себя венчанными победителями за такое исповедание, они текли к завершению (страданий)

смертью, измышлен был для них такой образ подвига: от тирана выходит повеление,—лишить жизни подвижников морозом. О как бессильны и слова мои и мы­сли! Насколько слово ниже достоинства (пред­мета)! Приказ о смерти, — мороз, мучение, ожидание такой казни, — и блаженная юность со смехом и детскою веселостью устремилась на место казни; бегом устремились подвиж­ники на страдание; то был священный и стройный бег; то было соревнование пред­восхитить венец исповедания; одинаково у всех их было рвение победить; никто не оказался последним в готовности, напротив все единодушно, достигши сего самого места, как будто не было тогда общенародных бань, и как бы сами имея намерение освежить свои тела омовением, не медля сняли одежду, все повторяя слова Иова: наги вошли мы в мир, наги и отойдем ко Введшему нас в мир (Иов: 1, 21)

; ничего не принесли мы в мир, ничего недолжны и выносить; лучше же, — вошедши нагими, мы выйдем исполненными сокровищ доброго исповедания. Говоря сие и такого рода словами ободряя себя, они предали тело на заморожение; природа видимая страдала от холода, а естество мучеников как будто не было подвластно ему; или лучше сказать, естество тела терпело, что ему свойственно, и принимало страдания, а великий дух подвижников сражался с самым естеством.

Ибо тогда как сила тела истощаемая и уничтожаемая замерзанием мало помалу исче­зала; сила духа становилась больше и больше. Прекрасный вид тела помрачался, краса его увядала; пальцы отпадали, морозом мало по малу обсекаемые; все члены и органы чувств замирали от суровости стужи. Тело мало помалу покрывалось смертною бледно­стеью и, вспухая и растрескиваясь на членах, отставало от костей; чувствуемы были предсмертные страдания, — и таким образом смерть, понемногу приближаясь, продлилась на три дня.

Во все это время ощущение их не оставляло и они оставались в том же самом порядке, как стали сначала, бу­дучи во всем победителями над противником. Но кто достойным образом расскажет мне о том, что за сим последовало? Какое слово опишет оное божественное торжественное шествие, когда сии святые тела на повозках были везены на сожжение? Как вместо отторгнутого диаволом введен бла­годатью в число мучеников темничный сторож?

Кто расскажет мне об оной ма­тери,—достойном корне мученика, которая, когда рожденный ею, как еще дышавшей, был оставлен палачом, а не положен с другими на колесницу, увидев человеколюбие палача к подвижнику, не снесла такой обиды, но бранила его за то, что он разлучил подвижника от сподвижников? Сама же она стояла около мученика, уже окоченевшего, неподвижного от холода, видела холодное и слабое его дыхание, видела как он настолько еще живой, чтобы чувство­вать страдания, слабым и гаснущим взором смотрит на мать свою, мертвеющею и бессильною рукою ободряет и утешает ее, увещевая мужественно переносить (несчастие).

Видя все это, мать позволила ли себе что-либо материнское? Содрогнулась ли ее утроба? Рас­терзала ли одежду? Или, обняв сына, теплыми руками согревала ли коченевшего? Довольно! И говорить что-нибудь подобное не уместно. Подлинно узнаем дерево по плоду; не может гнилое дерево принести хорошие плоды. И так поелику плод мучения хорош, восхвали доблестную родительницу, — мать, по слову Апостола, спасающуюся «чадородия ради» (1Тим. 2, 15)