не важно, есть ли это результат сознательного творчества или бессознательного художественного чутья). Как в жизни. 70. П. А. С., т. 5, с. 269. 71. Все эти пушкинские нравственные «диспозиции" формулировки отнюдь не случайны. Например, в «Пропущенной главе" мы — в других обстоятельствах — встречаем тождественное по нравственному смыслу место. Швабрин ранен и взят в плен (в имении родителей Гринева).

«Рана Швабрина оказалась не смертельна. Его с конвоем отправили в Казань. Я видел из окна, как его уложили в телегу. Взоры наши встретились, он потупил голову, а я поспешно отошел от окна. Я боялся показывать вид, что торжествую над несчастием и унижением недруга" (П. А. С., т. 5, с. 344). 72. П. А. С., т. 5, с. 329. 73. Ев. от Матфея, 7, 7: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете, стучите, и отворят вам". 74. П. А. С., т. 5, с. 326. 75. Цит. соч., с. 330. 76. И также тема: священство — дворянство. 77.

Здесь хочется высказать наше принципиальное несогласие с позицией М. И. Цветаевой, в своей статье «Пушкин и Пугачев" определившей «соль" отношений между Пугачевым и Гриневым (как воплощением самого Пушкина) словом чара. «В «Капитанской дочке" Пушкин под чару Пугачева подпал и до последней строки из-под нее не вышел. Чара дана уже в первой встрече, до первой встречи, когда мы еще не знаем, что на дороге чернеется: «пень или волк".

Чара дана и пронесена сквозь встречи; с Вожатым, с Самозванцем на крыльце, с Самозванцем пирующим, — с Пугачевым, сказывающим сказку, — с Пугачевым карающим — с Пугачевым прощающим — с Пугачевым — в последний раз — кивающим — с первого взгляда до последнего, с плахи до кивка, — Гринев из-под чары не вышел, Пушкин из-под чары не вышел. И, главное, (она дана)

в его магической внешности, в которую сразу влюбился Пушкин. Чара — в его черных глазах и черной бороде, чара в его усмешке, чара — в его опасной ласковости, чара — в его напускной важности..." (Марина Цветаева. Избранная проза в двух томах. Т. 2. Russica publishers , Inc . New York , 1979. — с. 289). Представить смысл отношений Гринева и Пугачева как историю любовного томления «праведного Гринева (Пушкина)

, очарованного своевольной и преступной красотой самозванца" значит, по нашему мнению, отчасти согласиться с тем, что у Гринева (Пушкина) кружится голова перед всей той бездной своевольной свободы, от которой говорит самозванец, но тем не менее окончательный нравственный выбор Гринева (и Пушкина!) вполне определенен: «Жить убийством и разбоем значит, по мне, клевать мертвечину".

Каину, созревающему к преступлению, говорит Бог в Библии: «И сказал Господь (Бог) Каину: почему ты огорчился? и отчего поникло лицо твое? если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит он; влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним" (Бытие, 4, 6-7) (подчеркнуто мной. — В. К.), И Гринев у Пушкина — вопреки всякой «карамазовщине" и «розановщине" — делает доброе и господствует над грехом...

Свести все в отношениях Гринева и Пугачева к «чаре", к «магической внешности" значит смешать царство Христа, которое «прорастает" в душах наших героев, в их диалогах, с царством Астарты... 78. Ев. от Иоанна, 8,32.         ФИЛОСОФИЯ НАУКИ МЕТОДИЗМ И ПРОЗРЕНИЯ О границах декартовского методизма Рене Декарт принадлежал эпохе зачинавшей ту цивилизацию, к которой мы принадлежим еще и по-сегодня.

Поэтому многие установки декартовской философии суть реальные ориентиры нашей сегодняшней жизни, «столпы и основания» нашей культуры. В переходные эпохи, подобные XVII столетию, на первый план выступают мыслители, в которых удивительно соединяются широта философского охвата проблем познания с новаторской изобретательностью конкретно-научных разработок.

Имена этих гигантов известны всем:Декарт, Лейбниц, Ньютон, Галилей, Паскаль. Но у Декарта здесь было свое особое место. Он как бы сфокусировал в своем философском и научном творчестве притягательную и повсеместно распространенную в Европе XVI-XVIII веков идею метода, как основного инструмента познания. Обсуждению декартовской идеологии методизма и ее границ и посвящена эта статья.

Познание должно быть методичным, — вот главная гносеологическая установка Декарта, одинаково подчеркнутая как в зрелых произведениях, так и в ранних. Совокупность более или менее случайно найденных знаний, с какими бы авторитетными именами не была она связана, не может по-настоящему называться наукой:всегда остаются вопросы — на чем основана достоверность этого знания, и насколько оно репрезентативно для изучаемой сферы.

Наука, не осознающая своих начал, своей архитектоники, подобна старинному городу, хаотически возникавшему на протяжении долгого периода времени, под влиянием различных исторических обстоятельств, случайностей, всевозможных субъективных устремлений. Как город должен обладать хорошей планировкой, — а для Декарта таковы, например, города-крепости, построенные на равнине по замыслу одного инженера, — так и знание должно отдавать себе отчет в принципах своей конституции, в методе своего построения, быть деятельностью хорошо спланированной и последовательной.

Достоверность и полнота — вот необходимые требования к методу познания. Достоверность обеспечивается, прежде всего, культивированием ясности и отчетливости. Необходимо, пишет Декарт, «включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не может дать повода к сомнению»[173] . Любопытны, также, и другие особенности декартовского понимания метода: «Под методом же я разумею достоверные и легкие правила, строго соблюдая которые человек никогда не примет ничего ложного за истинное и, не затрачивая напрасно никакого усилия ума, но постояно шаг за шагом приумножая знание, придет к истинному познанию всего того, что он будет способен познать»[174] .

Правила метода должны быть легки и доступны самому среднему уровню интеллектуальных способностей, настаивает Декарт. Правила метода должны вести к истине оптимальным путем, «не затрачивая напрасно никакого усилия ума». Все это связано с тем, что правила метода имеют трансцендентальный характер[175] , связаны с самой природой человеческого разума:истина, в этом смысле, естественна(даже легка, по Декарту).