все определить и все доказать, он пишет: «Откуда усматриваем, что человек находится в состоянии естественной и непреодолимой неспособности построить какую-бы ни было науку совершенным образом;но отсюда не вытекает, что следует оставить любые попытки упорядочить познание. Ибо имеется один такой способ упорядочения, и именно в геометрии, который, хотя и относится к истинам низшего порядка, поскольку он не слишком убедителен, однако, отнюдь не потому, что он недостоверен.

При этом упорядочении не определяют всего и не доказывают всего, и именно поэтому оно относится к истинам низшего уровня;оно предполагает лишь вещи ясные и устойчивые в естественном свете [разума], и поэтому он [этот порядок знания] совершенно истинен, поддерживаемый самой природой вещей, а не рассуждением. Наиболее совершенный порядок знания доступного человеку состоит отнюдь не в том, чтобы все определить или все доказать, или, наоборот, ничего не определять и ничего не доказывать, но в том, чтобы держаться середины: не стремиться определять вещей ясных и понятных для всех людей и [в то же время] определять все остальные, не стремиться доказывать все вещи [и так] понятные людям, а доказывать все другие»[191] .

Паскаль различает два типа орпеделений: определения имени и определения вещи (definition de nom и definition de chose). Определения имени суть номиналистические определения, которые даются по произволу или по соглашению(например, мы называем одну прямую перпендикулярной к другой, если между ними угол 90 градусов). Определения же вещи, по Паскалю, совсем не «работают» в геометрии в том смысле, что такие понятия как пространство, время, движение,  все, равенство и т.д.

используются в геометрии как общепонятные. Всякая попытка определить их или дает формальное определение имени, или приводит к противоречию, когда одно и то же слово понимается в двух смыслах(в смысле естественного языка и в смысле нового определения). Геометрия не определяет своих исходных объектов.»...Эта удивительная наука [геометрия] относится только к наиболее простым вещам, причем то же самое качество, которое делает их ее объектами, делает их также неопределяемыми;дело происходит так, что отсутствие определения оборачивается скорее достоинством, чем недостатком, потому что это идет не от их неясности, но, напротив, от их высшей очевидности, которая такова, что, хотя она и не имеет убедительности доказательства, она имеет, однако, убедительность полной достоверности»[192] . Геометрия у Паскаля (

который прекрасно владел методом аналитической геометрии и был, также, одним из создателей проективной геометрии) существенно наука середины, некоторое промнжуточное знание. Она не знает своих начал, точнее, знает их другим, уже неметодическим способом — неким непосредственным восприятием сущности вещи. Вся логико-методологическая упорядоченность знания существует только внутри этой более широкой сферы знания.

Кассирер совершенно справедливо указывал, что правильно поставленный вопрос несет с собой уже достаточно много, а именно: он предполагает уже язык самого ответа[193] . Вопрос задает направление в смысловой сфере;сосредоточившись именно в этом направлении мы можем обрести и ответ. Однако, в том и состоит вся трудность — как нужно задавать вопрос? В каком нарпавлении?

Декартовское вопрошание, вся эта «ясность» и «отчетливость» удивительно напоминает то вопрошание-допрос, которое достаточно известно нам в XX столетии по опыту тоталитарных бюрократий. Когда спрашивающий беспрерывно «уточняет» наши ответы замечаниями типа говорите яснее, отвечайте точно на вопрос, не отклоняйтесь от темы, вопросы задаю только я и т.д.

, то в достаточно сложных случаях,  — из которых, впрочем, состоит почти вся жизнь,  — становится понятно, что через этот жесткий «методологический» растр истина просочиться просто не может или же принимает в высшей степени искаженные формы. Истинный метод вопрошания должен удовлетворять взаимно противоречащим требованиям: он должен быть и достаточно определенным, чтобы поставить вопрос, но с другой стороны, и достаточно «свободным», чтобы вместе с «грязной водой» несущественного не отфильтровать и «младенца» истинного.

И вообще сомнительно, что подобное вопрошание можно организовать как некую формализованную процедуру. Момент дисциплинированности мышления, конечно, необходим истинному вопрошанию. Не случайно в Меноне Сократ и его диалогическое искусство сравниваются с морским электрическим скатом: у его собеседников «цепенеет душа и отнимается язык» после того, как логическая критика Сократа продемонстрировала им всю несостоятельность их по видимости таких самоочевидных мнений.

[194] Однако, это не является самоцелью сократовских диалогов. Это оцепенение души и мысли, которое Сократ, по его признанию, испытывает и сам, есть лишь первый шаг к обретению умственной свободы, есть лишь симптом разрушения иллюзии обоснованности, застарелых предрассудков, без которого невозможна сама постановка вопроса. Только осознав свое незнание, можно двинуться вперед, можно сосредоточить умственный взор на непонятном и попытаться схватить ответ.

Процедура эта, осуществляемая в диалоге, в высшей степени парадоксальна и таинственна, что и заставляет Сократа не раз сравнивать ее с мистериями[195] . Взятый же в своей отдельности, метод — и методизм как идеология — всегда остаются сократовским скатом, при всей самоуверенности своей рациональности грозящим мысли рассудочной оцепенелостью, заводящим ее в тупики и апории.

Философское наследие Декарта не сводимо, конечно, только к идее метода. При всей весомости последней, в философии Декарта присутствуют и начала иных философских традиций. Онтологическое cogito остается необрезанной пуповиной, связывающей Декарта со средневековой философией. Декартовская теория ошибки, подчеркивающая роль воли в акте суждения, выступает явно иноприродным началом по сравнению с «одномерным» декартовским понятием интуиции.

Да и само понятие метода погружено у Декарта в «ауру» потенциальной бесконечности: Декарт не утверждает, что метод позволит познать все;он лишь говорит, что человек, руководствующийся его методом, «придет к истинному познанию всего того, что он будет способен познать». Неопределенность границы всего того, что способен познать человек,  смягчает претензии методизма.

С одной стороны, с помощью метода с необходимостью приходят к существованию Бога, с другой — мы не постигаем его сущности. И вообще, по Декарту,  нашему конечному разуму в принципе недоступно понимание бесконечности. Поэтому, например, «поскольку нельзя вообразить себе такое число звезд, чтобы думать, что Бог не может создать еще большее, мы будем предполагать их число также неопределенно большим...»[196] .