Полезно будет рассмотреть несколько примеров, приводимых философом-ученым. Главное отличие метафизических и религиозных систем от науки, как мы знаем, состоит, по Дюгему, в том, что первые делают высазываения относительно объективной ральности, вторая же ставит свои гипотезы отвлеченно от всякого соотнесения с реальностью. Например, свобода воли и бессмертие души есть положения метафизики и религии, которые непосредственно соотносятся с реальностью.

Единственная же цель гипотез науки — служить наиболее удобному и экономному описанию экспериментальных законов. Поэтому фундаментальные положения «дюгемовской» науки — принципы, гипотезы — и положения метафизики, принадлежа к различным сферам, логически не могут «сталкиваться» между собой, быть в противоречии. Конечно, есть и другие подходы к пониманию науки, где философский статус гипотез отнюдь не столь стерилен.

И тогда, естественно, возникает конфликт между наукой и философией, между наукой и религией... Дюгем настойчиво оспаривает логическую валидность этого для реальной науки. Этот конфликт, подчеркивает он, неизбежен для атомизма, желающего свести всю полноту мира к механическому движению частиц в пустом пространстве. Этот конфликт естественен для картезианства, желающего свести материю только к протяженности.

Только если мы претендуем утверждать от имени науки, что реальность именно такова, обладает теми-то и теми свойствами и все остальные сводятся к ним, только тогда мы сталкиваемся с другими метафизическими утверждениями. Так, если мы придаем законам механики метафизическое значение, то тогда для нас механическая картина мира оказывается в противоречии с философским (и религиозным) постулатом свободы воли.

Мир, в котором все происходит по законам механики, полностью детерминистичен, никакая свобода в нем не может появиться в принципе. То же, по Дюгему, относится и к ньютоновскому пониманию науки, где принципы физики считаются индуктивным обобщением экспериментальных законов и также претендуют на онтологическое значение. Они также несовместимы со свободой воли.

Но в том-то и дело, что физика, оставаясь сама собой, не вправе делать высказываний, относящихся к онтологии. Эти ее высказывания научно ничем не обеспечены. И если все-таки наука претендует на подобные утверждения, то она оказывается в обычной ситуации конфликтующих между собой мировоззрений, которую разрешить научными средствами невозможно. И обратно, «дюгемовская» наука не находится в конфликте ни с какой метафизикой.

Просто потому, что ее принципы и постулаты есть лишь математические утверждения только внутреннего, так сказать, употребления. Детерминизм механики никак не противоречит метафизическому постулату свободы воли потому, что это детерминизм — следствие фундаментальных законов механики — не претендует на онтологическое значение. Эти законы суть лишь некоторые математические фикции, удобные для описания эмпирической сферы.

Вне этого значения рассматривать их неверно и бессмысленно. Анологично бессмысленно противопоставлять принцип свободы воли и закон сохранения энергии. Последний есть только удобная физическая гипотеза для описания и классификации совокупности феноменов. Мы сами выбрали и приняли в физике эту гипотезу, тесно связанную с принципом детерминизма. «Мы были, следовательно, заранее убеждены, — писал Дюгем, — что в классификации, которую мы составляем, не будет никакого места свободным действиям.

И если после этого мы все -таки констатируем, что свободное действие не может попасть в нашу классификацию, мы были бы слишком наивны, находя это удивительным и слишком неразумными, заключая отсюда, что свобода воли невозможна»[mm] . Подобную же позицию занимает Дюгем и по вопросу о пресловутой «тепловой смерти вселенной». Сначала в работах В.

Томсона, а в особенности после формулировки Р.Клаузиусом второго начала термодинамики — энтропия вселенной стремится к максимуму, — было выдвинуто соображение, что вселенная стремится к состоянию, в котором все макроскопические процессы остановятся, наступит «тепловая смерть». К концу XIX века журналисты сделали эту идею очень популярной, а многие католические богословы поспешили использовать ее для своих нужд.

Дюгем же считал, что подобное применение термодинамики неправомерно. Против подобного вывода говорят, во-первых, аргументы собственно физические: некорректно уподобление вселенной замкнутой термодинамической системе, находящейся в пустом пространстве, — мы просто слишком мало знаем для подобных выводов; кроме того, термодинамика утверждает только то, что энтропия возрастает, к чему же она действительно стремится и что это означает в плане будто-бы отрицаемой тем самым вечности жизни во вселенной, вывести из термодинамики не удается.

Но эти возражения, замечает Дюгем, не уничтожают саму возможность существования физических теорий, дающих подобное предсказание[nn] . На самом деле физика по своей природе неправомочна делать такие прогнозы, настаивал Дюгем. Ведь, что означает, что мы считали некоторую физическую теорию верной? Ничего больше, подчеркивает ученый, кроме того, что те математические следствия, которые мы получаем из ее принципов, соответствуют экспериментальным законам в пределах точности эксперимента.

Но именно в силу последнего условия на роль верной физической теории могут претендовать различные теории. Логически мы имеем дело как-бы с пучком теорий, описывающих данное множество законов. С точки зрения физики две различные теории, одинаково удовлетворительно описывающие некоторую сферу эмпирии, для нас неразличимы. Только если найдется закон (физический факт)

, который подтверждается одной теорией и опровергается другой, мы можем рассматривать вторую как менее достоверную[oo] . В то же время, если две различные теории почти одинаково — в пределах точности эксперимента, конечно, — описывают поведение вселенной на протяжении, скажем, десяти миллионов лет, то это совсем не значит, что согласованность их предсказаний будет продолжаться и после, скажем, ста миллионов лет.