Более того: философия науки Дюгема настаивала, что подобные доказательства невозможны. Это трезвое разведение веры и разума, идущее на Западе еще от Фомы Аквинского, очень важно помнить и в сегодняшних дискуссиях о «диалоге науки и религии». Беспринципное и маловерное одновременно мышление сплошь и рядом стремится «подпереть» веру «данными современой науки», совершенно игнорируя разноприродность сфер науки и религии[rr] .

Но трезвые христианские мыслители всегда шли здесь, так или иначе, путем Дюгема. Так, авторитетный современный историк науки католический священник Э.МакМаллин, обсуждая так называемый антропный принцип современной космологии, отмечает логическую несостоятельность стремления делать из него богословские выводы[ss] . Из того, что наша вселенная «хорошо настроена»,- у нее были выбраны соответствующие начальные условия и константы, обеспечивающие возникновение жизни и человека, — отнюдь не следует с необходимостью существование Настройщика, Творца мира.

Физика дает и другие возможности: одновременное ( или последовательное) существование других возможных миров, среди которых наш, «наилучший», есть лишь один из возможных... Наука, как всегда, как понимал это и Дюгем, не может непосредственно говорить о метафизике. И даже если вы будете выводить из антропного прнципа существование Творца, это будет лишь «Бог философов и ученых», как называл это еще Паскаль...

»Существо, которое «хорошо настраивает» вселенную, (если бы даже такое и существовало) — пишет Макмаллин, — созвучно с Богом Творцом христианской традиции. Созвучие означает здесь нечто большее, чем просто логическую состоятельность, но много меньше, чем доказательство»[tt] . * * * Физика, по Дюгему, не дает объяснений, а дает удобные, экономные описания эмпирического мира.

Однако это, скорее, требование к физике, скорее, черта идеальной физики, чем реальной науки. В последней всегда играют большую роль различные социокультурные факторы, существенно деформирующие идеальный образ естествознания. Дюгем много сделал для выявления и описания особых национальных тенденций в мировой науке[uu] . Тем самым под декларируемый им образ единой науки, отрешенной от мировоззренческих претензий и подпорок, подводился как бы новый «подкоп»... Но это не смущало Дюгема.

Идеал чистой науки, опирающейся исключительно на логические основания своих методов и итнорирующей любые мировоззренческие предпочтения, становился как бы еще более притягательным... Остановимся несколько на этих вопросах. Человеческий разум, по Дюгему, не есть нечто одинаковое у всех людей. Дюгем исходит из деления умов на широкие и глубокие — мысль, идущую еще от Паскаля[vv] .

Ум широкий способен схватывать сложную конъюнктуру множества вещей, запоминать их и непосредственно ориентироваться в них. Ум же глубокий стремится найти во всяком многообразии некоторую классификацию, порядок, представить это многообразие как некоторое упорядоченное целое. Широкий ум обычно слаб, в том смысле, что он не может проникнуть внутрь поверхности явлений и выявить абстрактные принципы организации многообразия.

Глубокий же ум слаб по-своему: нередко он неспособен без специальной рациональной проработки охватить разом все то «сырое» множество явлений, в котором удается успешно ориентироваться широкому уму. Примером широкого ума может служить ум биржевого маклера, который должен принимать решение в ситуации сложной игры разнородных факторов, влияющих на экономическую конъюнктуру; ум главнокомандующего армией, ум шахматиста. Вслед за паскалем.

Дюгем считает, что и в геометрии также «востребован» именно широкий и слабый ум, апеллирующий к способности воображения. В национальном же плане широта есть, по Дюгему, характеристика английского ума; французский же ум глубокий, но узкий. Дюгем достаточно убедительно показывает эту дифференциацию на примерах из различных сфер культуры. Так в драматическом искусстве — это характерное различие логики поведения персонажей французского классицизма, например у Корнеля, и шекспировских героев (Гамлет, леди Макбет).

В философии — это методичность декартовского построения науки от простого к сложному, с одной стороны, и логически не проработанная, достаточно случайная схема опытной науки Бэкона в «Новом Органоне»- с другой. «Правда, Бэкон охотно выставляет определенные категории фактов, которым он отдает предпочтение. Но этих категорий он не классифицирует, а только перечисляет; он не анализирует их.

чтобы объединить в один вид все, которые не могут быть сведены одна к другой, а он перечисляет двадцать семь видов и оставляет нас в полной неизвестности, почему он прекращает перечисление на двадцать седьмом»[ww] . Аналогичная же разница существует и между французской традицией права, организованной в систему в соответствии с абстрактными юридическими понятиями, и законодательством английским, «представляющим кучу законов и установлений обычного права, совершенно между собой не связанных и часто прямо противоречивых, во множестве накопившихся со времен Великой Хартии без всякого плана, так что новые вовсе не отменяли старых»[xx] .

Причем , этот хаос, подчеркивает Дюгем, ничуть не смущает английских судей и они отнюдь не нуждаются в юридической реформе для хорошей работы машины правосудия. Порядок, четкая классификация требуются именно узкому уму, который неспособен разом охватить все многообразие информации, хотя он и может в более ограниченной сфере быть гораздо глубже и проницательней, чем ум широкий.

В науке, конкретнее, в физике это приводит, по мнению Дюгема, к тому, что английские ученые стремятся построить механические модели физических теорий. Английский физик не довольствуется той чисто математической дедуктивной формой теории, которая была идеальной формой науки для Дюгема и, по его мнению, для «французской физики». Дюгем дает немало примеров механических моделей самых различных физических явлений, предложенных английскими физиками.

Это и знаменитая модель Фарадея для электростатических явлений, и механические модели упругости кристаллического тела или рассеяния света у В.Томсона (лорда Кельвина) и др. Еще весомее здесь звучат откровенные признания самих английских ученых, которые приводит Дюгем. «Изучая какой-нибудь предмет, — писал В.Томсон, — я никогда не чувствую удовлетворения, покуда я не могу построить соответственной механической модели.