До какой степени возможно это изменение? Христианская антропология учит нас, что человеческая природа здесь далеко отходит от того обыденного уровня сознания, на которое ориентировано научное познание. Святые Духом Божиим даже видят Бога: видят тот нетварный Свет Славы Божией, который существовал еще до творения мира и который был показан апостолам на горе Фаворской, — учит Церковь устами Свт. Григория Паламы[14] .

Однако видение это дается только через обожение, через глубокое преобразование человеческого существа (при полном сохранении его природы) благодатью Божией, Святым Духом. Так что внутренняя причастность познаваемому есть как бы аксиома религиозного познания. Это изменение сознания человека в религиозном опыте – постоянный предмет внимания Библии.

Посылая апостолов на проповедь, Иисус Христос говорит, в частности: « Когда же будут предавать вас [на суд. – В.К.], не заботьтесь как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас (Мф.10: 19-20)». Что значит «Дух Отца вашего будет говорить в вас»? Можно ли понимать это так, что Дух Божий просто пользуется речевыми органами человека, ничуть не затрагивая его сознания?

Так, как говорила в Книге «Чисел» Валаамова ослица (Числ. 22: 28-30)? Это маловероятно. Это не соответствует ни онтологическому достоинству человека как Образа Божьего, ни обстоятельствам многочисленных случаев подобного рода, приводимых в Писании. И действительно, параллельное место из Евангелия от Луки как бы разъясняет нам вопрос: «Когда же приведут вас в синагоги, к начальствам и властям, не заботьтесь, как или что отвечать, или что говорить, ибо Дух Святый научит вас в тот час, что должно говорить [курсив мой – В.К.] (Лк. 12: 11–12)».

Очевидно, что Дух Святый не просто пользуется человеком, а научает его, то есть человек говорит в полном убеждении истинности говоримого, говорит от себя, но одновременно это Дух Святой говорит в нем и через него. Происходит соединение человеческого сознания и Богосознания! Это чудесное соединение человеческого и божественного с полным сохранением природы каждого – неслитно и нераздельно – по образу соединения природ в богочеловеке Иисусе Христе и есть обожение ( здесь – ума).

У него, конечно, есть разные степени… Но именно так, Духом Божиим говорили и пророки Ветхого завета. «Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит: Я воспитал и возвеличил сыновей, а они возмутились против Меня» — говорит пророк Исайя от Имени Божьего (Ис. 1: 2). «Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есьм в скорби, изму его и прославлю его: долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое», — восклицает псалмопевец Давид, опять от Божьего имени.

Поэтому познание религии, вхождение в духовный ритм ее писания, культа, истории необходимо предполагает внутреннюю трансформацию. Внутреннюю причастность тому Духу, который оживотворяет ее, от имени которого и дается, собственно, откровение. Для религиоведения здесь остаются два очень неравнозначных пути. Первый – чисто позитивистское описание изучаемой религии: история, вероучения, культовые действия и «влагаемый в них смысл».

Причем, последнее в особенности всегда будет «китайской грамотой» для изучающего, так как при отсутствии прямого участия в этом культе «смысл» остается непонятным, а нередко и сознательно сокрытым от непосвященных… Что происходит там, за закрытыми дверями, «для верных» — остается для религиоведа неизвестным, и мечтать как – то выведать, подглядеть за этим в определенной мере бессмысленно: оно открывается только «адепту», «верующему» и невидимо для внутренне неангажированного взгляда.

Второй путь есть путь христианского испытания духов. В свете христовой истины все сущее, в принципе, раскрывает свою природу и может быть познано. Однако это познание духов выступает одновременно и как борьба и поэтому есть сложная и небезопасная задача… Задача не столько даже познавательная, сколько религиозно – практическая, с которой могут справиться лишь подвижники высокой духовности и большой жизненной искушенности.

Поэтому когда, например, в программе Рождественских Чтений встречаются названия докладов типа «некоторые аспекты гностического сатанизма», то бываешь поражен богословской наивностью и духовной инфантильностью подобных проектов… § 2. О фундаментальной религиозности культуры Итак, несмотря на очевидную принадлежность религиозных традиций культуре, в религии, тем не менее, всегда остается некое ядро, трансцендентное культуре. Это мы обсуждали выше.

Сейчас же я хочу поговорить об обратном: о том, что религия всегда в определенном смысле имманентна культуре и что в культуре, вообще говоря, нет ничего, что не имело бы религиозного смысла… Целостное исследование культур приводит к восприятию их корней, тех начал, которые являются определяющими для образа культуры. Разные культурологические системы видят этот смысл по – разному. Так, Н.Я.

Данилевский классифицировал свои культурно- исторические типы по их основам, тем разрядам культурной деятельности, которые были для каждого из них определяющими: политическая, собственно культурная (наука, искусство, промышленность), религиозная, общественно – экономическая. В рамках своей морфологи истории О.Шпенглер также выделял различные культуры, каждая из которых имеет «…свою собственную форму, и у каждой своя собственная идея, собственные страсти, собственная жизнь, желания и чувствования и, наконец, собственная смерть»[15] .

Таковы у него западноевропейская «фаустовская» культура, арабо-византийская «магическая» , греко – римская «аполлоновская» и др. О.Павел Флоренский выдвинул свой вариант философии культуры, исходящий из центрированности культуры именно на религии. Культурная деятельность, то, что отличает человека от животного – учил Флоренский – есть деятельность по созданию инструментов освоения реальности.

Причем, существует два вида инструментов соответственно двум мирам, которым одновременно причастен человек: материальные и идеальные. Материальные инструменты – это колесо, нож, рычаг, разнообразные машины; идеальные – это понятия, термины – то, без чего нельзя осмыслить реальность. Человек преднаходит себя всегда в ситуации раздвоенности: он принадлежит одновременно и миру идеальному, и материальному, и в их разделенности по-своему выражается трагичность человеческого существования.