Внутренне человек принадлежит вечности, здесь он бесконечен и потенциально есть все. С материальной же стороны человек ограничен, конечен и смертен. Эта раздвоенность сказывается на всей деятельности человека: вещь и смысл, деяние и намерение разделены в актуальном состоянии человеческого рода, и преодоление этой разделенности и есть, собственно, смысл как задачи познания, так и практической деятельности.

В науке, в философии моральной и практической отчасти это искомое соединение факта и смысла удается найти. Однако принципиально преодоление этой разделенности есть задача именно религии. Наряду с инструментами (Instrumenta ) и понятиями (Notiones ) человек творит в религии священные вещи (Sacra ). В сердцевине религии – в культе – человек создает те точки совпадения вещи и смысла, которые оказываются значимыми не только сами по себе, но служат и принципами истолкования всей остальной действительности.

Религиозный культ является в этом смысле центром культуры, а она концентрически упорядочивается вокруг этого центра. Для Православия этот культовый центр есть литургия. «…Деятельность литургическая центральна; как средоточное зерно деятельности целокупной – она есть деятельность, прямо выражающая человека в сокровенности его бытия, деятельность – собственно и по преимуществу человеческая, ибо человек есть homo liturgus … Природа религии – соединять бога и мир, дух и плоть, смысл и реальность»[16] .

В решающий момент литургии, перед исповедыванием Символа веры, священник (дьякон) изрекает формулу этого соединения: «Возлюбим друг друга , да единомыслием исповемы, Отца и Сына и Святаго Духа, Троицу единосущную и нераздельную»[17] . Единство между людьми, как и единство внутреннего и внешнего, оказывается единством в единомысленной вере и любви, по образу Пресвятой Троицы, и дается оно силою Самого Бога в таинстве евхаристии… Соборование с людьми невозможно без соборования с Самой Истиной и происходит в этой Истине[18] .

И это переживание Истины задает норму очевидности для всего остального опыта: как познания человека, так и понимания вещей… В этом смысле начала культуры, ее корни всегда религиозны, ибо здесь всегда дается принцип преодоления расколотости мира на материальную и идеальную сторону, на бессмысленный факт и на бессильную идею. В разных культурах это преодоление осуществляется разными средствами, однако, сверхрациональный, религиозный характер этого акта всегда чувствуется.

Даже в культурах, которые по видимости и отрицают религиозное начало как принцип своей конституции, внимательный анализ может выявить этот фундаментальный религиозно-мистический акт создания Sacra , специфического переживания «умной реальности». Даже рационализм имеет свои религиозные корни… Мы хорошо знаем другую норму понимания, идущую от Декарта и заданную его знаменитым cogito ergo sum .

Бесконечные споры философов о том, есть ли это некий силлогизм (ergo – лат. «следовательно») или все выражение должно рассматриваться как некое целое – подводят, скорее, к этому последнему выводу. Декартовское соgito не есть некое доказательство, умозаключение, а есть именно то, что, как рассказывает сам создатель этой формулы, он и искал: есть точка опоры для познания, та точка достоверности, которая являет и себя и, одновременно, служит принципом для всего остального познания.

Декартовское cogito есть тем самым исповедание этой достоверности, носящее квази-религиозный характер. Именно из опыта – смысла этой формулы выводит философ правила своего метода: признавать истинным только то, что представляется ясным и очевидным; разлагать сложное на простое; стремиться к полной энумерации случаев. Декартовское cogito есть также своеобразное «соборование» в истине, но теперь это уже «соборование с самим собой».

Это соборование не слишком удачно[19] . Сама по себе ясность и отчетливость, которой требует философ, относительна. Декарт нигде не обсуждает «свойств» того lumen naturale rationis , в котором ищется эта ясность и отчетливость: меняется ли «интенсивность» этого умственного света, его «спектр», и от чего это зависит. Дальнейшее развитие этой линии в науке и философии показало, что приходится отказаться от презумпции внутренне неизменного познающего субъекта: в истории новоевропейской науки меняется и сама рациональность, сама интеллектуальная оптика познающего… Нужно отметить, что и у Декарта попытка основать познание на гносеологическом «самоистуканстве» не удается: как известно, для перехода к познанию мира философу требуется идея «благого Бога»[20] … Тем не менее, этот квази – культовый характер декартовского философского «исповедания» создает свою общность – сообщество ученых, свой язык, свою этику, свои организации со своей иерархией и т.д. – свою традицию, свою культуру.

Эта традиция существенно влияет сначала на ход европейской истории, а потом и всей мировой. Институты этой традиции – исследовательские и образовательные учреждения – играют центральную роль и в сегодняшней культуре. Однако, понимая особность того духовно- интеллектуального «зерна», из которого они произрастают, понимая, что они существуют наряду с представителями другой культуры – Православной Церковью, необходимо осознавать границы компетенции свойственного им мировидения и не переоценивать их.

Возвращаясь к теме религиоведения, в свете всего вышесказанного необходимо констатировать, что, вообще говоря, это «ведение» — сложная духовно- интеллектуальная проблема. Или, повторяю, мы ограничимся чисто позитивистским подходом и будем вступать с чужой религией в вежливо – безразличный диалог, или же познание религиозного выступит для нас своей фундаментально – онтологической стороной, как преодоление чужой духовности – полемика в исходном смысле греческого слова ό πόλεμος … ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ТЕМЫ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ И ПРАВОСЛАВИЕ Пресловутая «загадочность русской души» для Запада и «русской идеи» для западных исследователей обусловлена, обычно, недостаточно глубоким знакомством с русской культурой и русским Православием.

Любой непредвзятый исследователь, серьезно занимающийся русской культурой, не может пройти мимо факта характерной центрированности оригинальных традиций русской культуры на фундаментальных православных понятиях и ценностях. Духом Православия проникнута вся русская культура. Даже в советское время, идеологически и политически противопоставившее себя религии и Церкви, через сохранение традиций русской культуры в литературе, науке, искусстве сохранялись и связи с православной основой этой культуры и, тем самым, сохранялась определенная непрерывность этно-культурного исторического бытия России.

Существенным препятствием для понимания «русской идеи» человеком, воспитанным западной культурой, служит также и само Православие, имеющее, конечно, общий исторический корень с другими христианскими вероисповеданиями, но, одновременно, и специфически отличающееся от них. Западной христианской традиции, в целом более рационалистической, более прагматичной и литургически ослабленной (в особенности, в Протестантизме)

, трудно понять эту центрированность Православия и всей ориентирующейся на него русской культуры на более онтологичном переживании истины христианства, рядом с которым всякая книжность, и даже богословская начитанность есть всегда лишь «внешнее знание». Подобная настроенность традиционно воспринимается на Западе как «мечтательность», «романтизм» а то и «монофизитство» восточных христиан.