Самарина о Хомякове, плачущем ночью перед иконой или отдельные фрагменты хомяковской поэзии и переписки с друзьями), — то горизонталь этого креста – любовь к ближнему – Хомяков сделал одной из основных тем своего творчества. В богословии, философии, историософии, в понимании права, философии образования любовь становится для Хомякова термином познания и его самоконтроля.

«Только любовью укрепляется само понимание, — пишет Хомяков в «Разговоре в Подмосковной», — только в любви жизнь, огонь, энергия самого ума»[27] . Эта центрированность хомяковского мировоззрения на любви, может быть, в особенности важна и поучительна для нашего гнилого и смутного времени, когда, как кажется, сбывается пророчество о конце времен: «…и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» (Мф. 24:12).

Любовь становится, в определенном смысле, основным термином хомяковского богословия, философии, историософии. Рассмотрим это подробнее. Богословие Как это проявилось в богословии? Основной нерв полемических богословских сочинений Хомякова, критика рационализма в западном богословии, связан с его пониманием веры. Вера христианская, подчеркивал русский мыслитель, не сводится к умозрению, она связана с волей. Она есть их определенный синтез.

Вера есть «познание и жизнь» одновременно, но жизнь, как она актуализируется именно в Церкви Христовой, в которой воплотилась сама Божественная Жизнь. В связи с этим интересно хомяковское определение Церкви: «…Церковь есть не множество лиц в их личной отдельности, но единство Божьей благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати»[28] .

Церковь есть «единство Божьей благодати», но благодать Божия есть сам Бог, другими словами: Церковь есть сам Бог, воплотившийся на Земле в своей Церкви. Церковь есть богочеловеческий организм, а не просто человеческая организация среди других подобных. В полном сознании этого факта и начинаются оросы Вселенских соборов дерзновенными словами: «Изволися Духу Святому и нам…» Церковь осознает себя гласом Божиим и говорит от имени самого Бога!..

Но чтобы быть Церковью жизнь в ней должна быть организована по воле Божией, по Его заповедям. Без добродетелей христианских, — веры, надежды, любви, смирения, терпения, — невозможно войти в Церковь Божию. И Хомяков не устает напоминать об онтологическом характере этих добродетелей, особенно любви: без них невозможно пребывание в теле Христовом.

А от этого зависят и возможности нашего познания: познание высших истин дается не отдельному человеку, а, так сказать, всей Церкви, именно потому, что оно неотделимо от любви. «Познание Божественных истин дано взаимной любви христиан и не имеет другого блюстителя, кроме этой любви»[29] . Конечно, эти знаменитые слова Хомякова не были каким – то его новоизобретением, да и сама идея подобных «новаций» чужда Православию.

Русский богослов постоянно ссылается в своих полемических брошюрах на «Окружное послание восточных патриархов 1848 года», еще раз засвидетельствовавшее истину Православия перед всем христианским миром. И однако, усилия Хомякова в этом пункте отнюдь не были напрасными. В середине XIX века христианской истории, когда, казалось, заповедь о любви к ближнему уже давно стала общим местом христианской культуры, русский богослов вновь свидетельствовал об этой добродетели, но не нормативно, а позитивно, показав тем самым еще раз полноту христианской жизни в Православной Церкви: «Витии, мудрецы, испытатели закона Господня и проповедники Его учения говорили часто о законе любви, но никто не говорил о силе любви.

Народы слышали проповедь о любви, как о долге; но они забыли о любви как о Божественном даре, которым обеспечивается за людьми познание безусловной истины. Чего не познала мудрость Запада, тому поучает ее юродство Востока»[30] . Любовь, помимо прочего, есть инструмент познания и инструмент уникальный: любовь объединяет Церковь и только любовь может «контролировать» построения богословского разума.

Вся эта хомяковская гносеология есть, в своей основе, просто свидетельство истории Церкви, свидетельство ее Духа[31] . Тезис о любви, как основе церковного единства и, одновременно, основе христианского любомудрия, был главным в богословии Хомякова, он неустанно возвращался к нему и показывал, что сама предпосылка церковной схизмы и рационалистического соблазна западного христианства есть как раз нарушение заповеди о любви.

Понятна, конечно, связь нарушения заповеди о любви и разрыва отношений между Западной и Восточной частями прежде единой Церкви. Но Хомяков сумел показать, что и дальнейшая деформация христианской жизни и учения на Западе, в частности, введение новых положений в Символ веры, есть прямое следствие этого нарушения догмата Церкви: заповеди о любви.

Все происходит здесь согласно законам жизни личности: тот, кто заявляет «или — по-моему, или — как хотите!», кто «хлопает за собой дверью» и отказывается от ведения диалога, от попытки понять и примириться с другим, тот сам выходит за пределы Истины. Ибо Истина требует любви, Истина соборна и не дается одному горделиво отмежевывающемуся сознанию, или сознанию отделившейся части – партии. Истина требует церковной полноты.

В Церкви не может быть партий и тот, кто пытается создать их, автоматически выводит себя за пределы Церкви. Характеризуя схизму, Хомяков произносит резкие слова: «Западный раскол есть произвольное, ничем не заслуженное отлучение всего Востока, захват монополии Божественного вдохновения – словом, нравственное братоубийство. Таков смысл великой ереси против вселенской Церкви, — ереси, отнимающей у веры ее нравственную основу и потому самому делающей веру невозможною»[32] .

Русский богослов показывает логику развития рационализма из исходного злого и своевольного импульса. Нарушение единства в любви поражает, прежде всего, самого нарушителя: этой любви катастрофически не хватает, как раз, ему самому. То единство, которое держалось во вселенской Церкви христианской любовью, приходится теперь утверждать силой, силой «авторитета» Римского престола и голой логики.