Книга в противовес перспективе тотальной унификации и калькуляции знания сохраняет определенное срединное положение. Под этой «срединностью» я понимаю следующее: a ) книга представляет знание в достаточно рационализованной форме, b ) но не в чрезмерно рационализованной, не до информационных атомов (нуль и единица). Для современной компьютерной техники, для алгоритмов, используемых в ней, человек как таковой представляет собой, вообще говоря, помеху.

Сама по себе эта техника работает несоизмеримо быстрее, чем способен обрабатывать информацию человек. Поэтому во всей цепи обработки информации звено «человек — машина» представляет собой всегда определенное препятствие, торможение. Здесь мы вынуждены менять язык для представления информации, заменяя «адамов язык» машины (нули и единицы) человеческим языком слов.

Но фактически все эти слова, буквы, «иконки», «окна» в компьютере чужеродны самой сути информационной технологии и представляют собой некий «пережиток» именно книжной культуры. Наоборот, книга в высшей степени соразмерна человеку. Здесь важны следующие моменты: a ) Главное — это соразмерность языка: алфавитное письмо (в противовес, с одной стороны, идеографическому, а с другой — машинному языку из 0 и 1)

очень близко к человеческой речи, к живому человеческому слову. Конечно, нужно отдавать себе отчет в том, что алфавитное письмо представляет собой также некоторую рационализацию речевой практики и тем самым также неизбежно «срезает» часть содержания (сказать слово можно тысячью способами, а написать только одним). Тем не менее, письменное слово, вместе с косвенными приемами выражения тональных и эмоциональных окрасок речи (контекст, описание, ритмика речи и т.д.)

является, вероятно, все-таки наиболее адекватным из существующих способов передачи содержания. b ) Книга соразмерна человеку и, так сказать, пространственно. Книга в форме кодекса, входящего в употребление примерно с I века н.э., удобна в обращении: в отличии от свитка все части ее объема одинаково доступны читающему. g ) Соразмерность книги человеку выражается и в смысле индивидуального существования, в определенной степени присущего книге.

Книга в этом плане оказывается подобной картине, скульптуре или другому произведению искусства (как произведение полиграфического искусства). Со времени изобретения книгопечатания книга, конечно, разделяет парадоксальное существование любой массовой продукции: она и тиражируется и индивидуальна (в определенной степени). Ее «массовость» и значит, «неиндивидуальность» смягчается как фактом ее материального существования, так и достаточной близостью современной книги к ее не столь далекому предку — книге рукописной.

Книга приглашает к вживанию в нее, к активности души, к углублению духовного опыта. Информационные же технологии требуют, в основном, лишь напряжения рассудка. С хорошей книгой, равно научной или беллетристической, вдумчивый читатель всегда ведет диалог. Иногда говорят также о диалоге человек-компьютер. Этот програмно оформленный диалог, однако, имеет совсем другую природу. Все звенья всего дерева ответов (и вопросов)

программы заранее кем-то продуманы и просчитаны. Это «диалог», в котором все предрешено и в котором ничего не происходит, в котором нет самого главного для диалога — спонтанности, дающей переживание встречи. Подобная «гуманитеризация» компьютерной техники может только раздражать[94] , как любая подделка, и тем больше, чем более человеческие функции пытается она имитировать...

Книга символически представляет позицию автора или героя. Вопросы и ответы читателя и книги никем «не просчитаны». В догадках и узнаваниях моего герменевтического приближения к смыслу книги я нахожу ту спонтанность диалога, которую никогда не может дать так называемый «диалог» с компьютером. Все дело в том, что диалогу можно помочь, но его нельзя «механизировать».

Мир, в котором мы живем, никогда не дан нам в «чистом виде», так «как он есть на самом деле». Мир, в котором мы живем, всегда уже есть некоторая культура, т.е. культивирование сущего в определенных направлениях, с расстановкой определенных смысловых акцентов («значимое», «случайное», «добро», «зло», «реальность», «иллюзия» и т.д.). Мир этот всегда уже в определенном смысле рационализован, и здесь можно вспомнить Хайдеггера, несмотря на весь свой пафос «прорыва к бытию», нередко подчеркивавшего, что метафизика есть судьба человечества...

Увидеть мир таким, «каков он есть на самом деле», всегда выступает в культуре как задача познания. Тот, кто теряет это чувство условности культурной репрезентации мира, лишь символической представленности его формами культуры, под приглаженной поверхностью которых «хаос шевелится», тот обрекает себя на заключение в своеобразной рационалистической «клетке», ограждающей нас от истинного мира как снаружи, так и изнутри.

И здесь для нас открывается принципиальный вопрос, тесно связанный с нашей темой. Нужен ли весь человек, целостный человек для постижения истины, или же последнее может быть заменено усвоением технологий? Сторонники первого понимают культуру (включая и научное познание) как символическое делание, из которого принципиально неустраним целостный человек. Это он делает, и это его есть культура. И книга есть метод этой культуры.

Сторонники второго ориентированы на утопию информационной культуры — утопию самодовлеющего прогресса чисто объективистской, опредмечивающей и калькуляторски-дегуманизирующей технологии. Сами по себе информационные технологии — не зло. Зло — утопические проекты, вдохновляемые ими в легковерных душах и легковесных умах. В сегодняшнем мире мы обречены использовать информационные технологии.

Тем актуальней становится задача осознания их природы и границ. ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ Религиозно-нравственный смысл повести А.С.Пушкина «Капитанская дочка» Все более грубеет, все более дичает наш мир в преддверии третьего тысячелетия от Рождества Христова... Вопреки всем надеждам гуманистов, сила и насилие становятся господствующими факторами нашей культуры.