Все ищут силы: силы денег, оружия, мышц, воли... Слабеет вера в слово, деградируют словесные искусства: поэзия, литература. Остается лишь то, что непосредственно связано с социальным действием, с политикой: документальный репортаж, газета. Все ищут силы... Однако, замечаешь, что вместе с идолатрией силы убывает и вера в Истину... А ведь Истина тоже сила.

И более того: Истина — самая сильная сила. Ведь именно силой истины, а не силой материальной победил мир Христос. Именно это было во все времена соблазном для поклоняющихся силе: «Сойди с креста — и уверуем!" И именно этой Христовой силой побеждали мир христиане... Пушкин всю жизнь мучительно искал Истины. Как жить в этом мире, где ложь и насилие правят бал?

Как справиться со страстями, гнездящимися в твоем же собственном сердце, как спастись от неизбежной, беспощадной судьбы, творимой этими страстями?.. За что держаться?.. В «Капитанской дочке", законченной в 1836 предсмертном году, ответ уже найден: держаться надо за Истину, за Христову истину. А это значит: за любовь, за милосердие.   И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал...   Как?.. Добрые чувства? Милосердие и любовь?

Такие хрупкие и деликатные чувства в столь злом и ожесточенном мире? Разве это возможно? — Да, именно так, как и учил Христос. И как показывал это Пушкин в своих лучших произведениях. Пушкин... Его значение со временем все возрастает. Есть в сегодняшнем недоверии к психологическому роману XIX века, к психологизму вообще, и своя правда. Люди сыты прекраснодушными утопиями и самообольщениями. Хочется истины и истинной реальности.

Во времена, когда уже забрезжили в туманной перспективе контуры конечных исторических свершений, одной психологии уже мало... Поэтому отступает все чисто психологическое, самодостаточно гуманистическое на второй план. И остается Пушкин. И, наверное, Достоевский, психологизм которого был слишком онтологичен, чтобы вместиться целиком в XIX век...

И как православная икона, сознательно изгоняющая льстивый психологизм, показывает нам не преходящую прелесть лица, а пребывающий в вечности лик, так и проза Пушкина, сдержанная, трезвая порою до ироничности, но искренняя и целомудренная, стремится во временном разглядеть вечное, зовет к самоуглублению и размышлению. Поразмышляем вместе... §1.

Методология "Капитанская дочка" А. С. Пушкина закончена 19 октября 1836 года, за три месяца до трагической гибели поэта. Последнее большое произведение, писавшееся три года... Естественно отнестись к нему внимательнее, пристальнее всмотреться в его героев, постараться понять его «сверхзадачу" — смысл. Однако в советском литературоведении незавидна судьба этой последней повести Пушкина.

Со школьной скамьи набившие оскомину благоглупости о «Капитанской дочке" как произведении, описывающем крестьянскую войну... плюс «романтическое происшествие..."[95] . Из книги, посвященной обзору двадцати пяти Пушкинских конференций (1949-1978), на каждой из которых представлено было в среднем не менее полусотни докладов, видим: последней — хочется сказать, предсмертной — повести Пушкина посвящено было только два: «О реальном историческом прототипе героя «Капитанской дочки" и «Капитанская дочка" А. С. Пушкина в школах Оренбуржья..."[96] .

Наукообразное и обмельчавшее литературоведение спешит выяснить детали-прототипы и т.д., — как бы и не замечая главного вопроса: а стоит ли огород городить — так ли уж важна эта небольшая повесть для русской литературы и для самого Пушкина? О чем, собственно, она? Если о крестьянской войне, то зачем нужно было писать еще и «Историю Пугачева"?

В чем собственный смысл «Капитанской дочки"? Вот на этот вопрос мы и попытаемся ответить в статье. Хорошо читать «Капитанскую дочку"!.. С первых строк — особая атмосфера русской патриархальной семьи XVIII века. С мягким юмором, особой русской насмешливостью — гарантом трезвости и объективности — ведет повествование пушкинский герой.

«В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла.

Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава Богу, — ворчал он про себя, — кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!" Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour être outchitel, не очень понимая значение этого слова"[97] .

В нескольких строках, написанных каким-то особым, ярким и упругим языком — проза поэта! — сразу сочная картина «русских типов". Тут все: и провинциальность, спешащая не отстать от столичной — европейской! — культуры, и патриархальная преданность слуг, не за страх, а за совесть — по заповедям евангельским — служащих господам своим, и бесконечная, неискоренимая русская бесхозяйственность, расточительность, беспечность...

Да, несомненно, мы дома, мы на родине, это Россия... Вместе с каким-нибудь Змеем Горынычем из русской сказки так и хочется воскликнуть: «Русским духом пахнет!,." Однако если останемся мы только на уровне наших ощущений — тепла от своего, родного и неуютной прохладности чужеродного, — если останемся только на уровне чутья — национального ли, классового ли, — то не выйдем мы на просторы культуры, в ее мировой универсальности, не утвердим нам дорогого как ценность общечеловеческую, как искорку и блестку Истины вечной.