«Свое дело" влюбленного молодого человека Петра Андреевича Гринева и исторические события пугачевского бунта оказываются соизмеримыми. И на вопрос Пугачева, — по какому делу он выехал из Оренбурга, — Гринев отвечает: «Я ехал в Белогорскую крепость, избавить сироту, которую там обижают". И — о, чудо! — Пугачев, грозный атаман огромного войска, хочет помочь честному человеку Петру Гриневу, тому самому офицеру Гриневу, который воюет против него, Пугачева.

Логика этих отношений отнюдь не понятна на обычном — фактическом — уровне существования. Логика обыденного мира ясно и недвусмысленно выражена сообщником Пугачева — беглым капралом Белобородовым. «Швабрина сказнить не беда, говорит он, — а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами?

Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров"[109] . Вот логика мира, разделенного баррикадами борьбы, — жестокая, неумолимая и по-своему законная, правильная. Таковы правила игры. Гринев прекрасно понимает это: «Логика старого злодея показалась мне довольно убедительною.

Мороз пробежал по всему моему телу при мысли, в чьих руках я находился"[110] . Но в отношениях Пугачева с Гриневым тон задает другой уровень, где все фактические разделения людей становятся так или иначе условными. Именно от этого уровня и обращается Пугачев к Гриневу, заметив смущение последнего. «Ась, ваше благородие, — сказал он подмигивая.

— Фельдмаршал мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?"[111] . Два уровня: на одном — ненависть и страх, на другом — взаимопомощь и надежда. Но не только это открывается нашим героям, ведущим свой диалог на более глубоком уровне реальности. Есть еще какая-то особая радость освобождения от давящей жестокой логики этого обыденного мира фактической данности, где все непроницаемо, социальные роли жестоко разграничены и неумолимо предопределены.

Радость преодоления тяжести фактичности через свободу, радость полета, парения, радость игры... Игра с самим бытием — с самой жизнью! — особый метафизический кураж двигает Пугачевым, лукаво подмигивающим Гриневу — «Ась, ваше благородие?" Как бы: хоть и страшно, но мы-то с тобой знаем, что не может все кончиться так плоско и бездарно, — не должно!

Этот метафизический кураж человеческой свободы нередко выражался Пушкиным и, может быть, лучше всего в знаменитой песне Вальсингама из «Пира во время чумы":   Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении чумы.

Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья - Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог.     "Бессмертья, может быть, залог!" — Кто не рисковал, тот, может быть, и не жил, и риск сам по себе — бессмертья, может быть, залог...

Пушкин касается здесь глубоко архаических языческих верований о спасении через героизм... Вальсингам спорит в «Пире" со священником... Тема дворянства (рыцарства) и священства и, более общим образом, тема Государства и Церкви волновала Пушкина всю жизнь. И здесь, в «Капитанской дочке", Пушкин дал относительно уравновешенную трактовку этой темы.

Если в таких произведениях, как «Пир во время чумы", скорее, только поставлен вопрос[112] , то в «Капитанской дочке" дан уже и некоторый ответ, ответ глубоко национальный, как бы от лица русской истории. Эта жизнь, как риск, как захватывающая игра со смертью в пугачевском «Ась, ваше благородие?", как все, что касается свободы, расщепляется на две темы, соответственно нашим двум уровням свободы (второму и третьему).

Тут и высокая игра героизма, но тут и жизнеутверждающая надежда на спасение. И именно последнее тут же подхватывает Гринев: «Насмешка Пугачева возвратила мне бодрость. Я спокойно отвечал..." Однако не может быть покоя в этом мире, раздираемом непримиримой борьбой: сообщник Пугачева Белобородов опять требует допроса Гринева. Спор Белобородова и Хлопуши еще сильнее заостряет ситуацию[113] .

И Пугачев, и Гринев чувствуют опасность. Нужно как-то вернуться на тот особый уровень общения, который дорог — и жизненно необходим — обоим. Хотя бы напоминанием о нем. «Я увидел необходимость переменить разговор, который мог кончиться для меня очень невыгодным образом, и, обратясь к Пугачеву, сказал ему с веселым видом: «Ах! я было и забыл благодарить тебя за лошадь и тулуп.

Без тебя я не добрался бы до города и замерз бы на дороге". Уловка моя удалась. Пугачев развеселился"[114] . Это не только благодарность — и как бы лесть — за доброту Пугачева. Это напоминание о другой возможной жизни. Это как бы воспоминание в хмурый и холодный день о весеннем солнышке у ручьях... И лед подозрительности (со стороны Пугачева) растоплен.

Разговор опять принимает частный характер, поверх всех разделяющих барьеров. Пугачев узнает, что речь идет о невесте Гринева, и склоняется к тому, чтобы помочь жениху. На другое утро Пугачев с Гриневым отправляются в Белогорскую крепость. Доброе дело едет делать Пугачев, изо дня в день творящий так много злых! И настроение у него соответствующее: «Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним в кибитку"[115] .