Вся повесть написана с постоянным ощущением возможности покаяния для Пугачева, как бы в перспективе превращения его в Благоразумного разбойника Евангелия. В Евангелии по обе стороны Иисуса Христа были распяты два разбойника. Распятый по левую руку хулил Господа и повторял фарисейское: «если ты Христос, спаси Себя и нас". Другой же, распятый по правую руку, укорял своего товарища говоря: «...

мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!" И Иисус Христос отвечает ему: «истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю" (Лк. 23; 39-43). Христианское предание твердо держится представления, что первым с Господом вошел в рай Благоразумный разбойник (по имени Pax).

Тема Благоразумного разбойника в высшей степени значима для русской культуры. Мы можем обнаружить ее в различных сферах отечественной культуры. Так, в XVI—XVIII веках русская иконопись центральных областей России (Тамбовская, Ярославская губернии и т. д.) уделяет очень много внимания образу Благоразумного разбойника. В старообрядческой иконописи эта тема играет большую роль еще и весь XIX век.

Сюжеты полных икон «Воскресение и сошествие во ад" стремятся выявить и выразить смысл истории чудесного спасения Благоразумного разбойника. Фигура Благоразумного разбойника обнаженного по пояс, в белых портах, несущего большой, тяжелый крест, появляется на северных дверях алтарей, то есть на месте, где традиционно до и после этого периода изображается первосвященник Аарон, первомученик архидьякон Стефан, Архангелы.

Иконописная традиция опирается на апокрифические писания вроде, например, «Слова Евсевия о вшествии Иоанна Предтечи во ад" [152] . Для нашей темы не столь важно, что народное православие апокрифов стремится рационализировать, профанировать тайну обращения Благоразумного разбойника: то его в детстве кормила грудью Сама Божия Матерь (по пути в Египет)

, то крест, на котором распинается разбойник, оказывается сделанным из райского дерева, и т. д. Важно, что народное внимание сосредотачивается на этом, казалось бы, частном евангельском сюжете, узнавая в нем что-то общезначимое для русской жизни: все мы, где-то, разбойники... Русская литература XIX века с особой чуткостью относится к теме Благоразумного разбойника.

Причем тема эта реализуется как актуально — «Преступление и наказание" Ф. М. Достоевского, прежде всего, — так и потенциально, как в «Капитанской дочке" А. С. Пушкина. Вообще, Достоевский, как хорошо известно, всю жизнь мечтал написать большое произведение «Житие великого грешника". В архивах писателя остались наброски плана этого сочинения, а известные романы Достоевского оказываются лишь как бы попытками воплощения этого грандиозного замысла [153] .

Главной темой этого сочинения должна была быть именно история покаяния и исправления человека, пережившего глубокое нравственное падение, отвергшего Бога. Настойчивые попытки Н. В. Гоголя воскресить «мертвые души" в продолжениях своей «Поэмы" — это также попытки художественной реализации идеи Благоразумного разбойника. Н.А.Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо" (часть «Пир на весь мир")

дал свое воплощение идеи покаявшегося разбойника Кудеяра:   Днем с полюбовницей тешился, Ночью набеги творил, Вдруг у разбойника лютого Совесть Господь пробудил".   Несмотря на ядовитую народническо-революционную концовку некрасовского «Кудеяра", великолепные стихи, а главное, фундаментальная значимость этой темы для русской духовности сделали свое дело: стихи эти превратились в народную песню, в «Легенду о двенадцати разбойниках".

Почему же столь привлекателен сюжет Благоразумного разбойника для русской культуры, для русской души? Основой этого, по нашему мнению, является исторически сложившаяся глубочайшая — до грани еретичества [154] — жалостливость русского человека к человеку вообще. Образ Божий, отраженный в человеке, наделяет последнего возможностью бесконечного благородства.

Перед лицом этой возможности все земные грани, иерархии, оценки становятся условными. Последняя Божественная правда может их всех разом отменить. Как бы низко ни упал человек в нравственном отношении, не может он измерить бездны милосердия Божия. «...Да не одолеет моя злоба Твоей неизглаголанной благости и милосердия", — учит нас молиться Иоанн Дамаскин в молитвах на сон грядущий. Ибо так высок Бог христианства.

И к этой высоте влечет он верующих в Него. Вырастающее отсюда отношение к человеку в высшей степени антифарисейское. Все природные и социальные иерархии становятся условными, пластичными и как бы прозрачными. Иногда почти до нигилизма... Везде проступает самое важное — лицо. И несмотря на все исторические издержки русского варианта этого христианского персонализма, именно здесь находит русская культура истинное мерило человека.

Рядом с высотой божественного призвания все мы — разбойники и дикие звери по отношению к ближнему [155] ... И все достойны жалости, и от всех нас Господь ждет покаяния... Тема Благоразумного разбойника, звучащая то громче, то тише, сопровождает все диалоги Пугачева и Гринева. Гринев самим фактом своего общения с Пугачевым как бы постоянно приглашает последнего покаяться.

Эта назойливо открытая возможность мучительна для Пугачева, как кровоточащая рана... Но, парадоксальным образом, приносит она с собой одновременно и облегчающее умиротворение. Итак, еще и еще раз: в чем же состоит смысл повести? Мы можем теперь сформулировать его следующим образом: взаимоотношение человека с человеком во всей полноте исторических и нравственных детерминаций перед лицом Истины, перед лицом Бога.