Однако вот как кончается глава «Сирота". Напутствуемые доброй попадьей, Гринев со своей любимой отбывают из крепости. «Мы поехали. У окошка комендантского дома я увидел стоящего Швабрина. Лицо его изображало мрачную злобу. Я не хотел торжествовать над уничтоженным врагом и обратил глаза в другую сторону". Торжествовать над уничтоженным врагом, согласно христианской морали, которой руководствуется Гринев, стыдно.

Так как, пока жив человек, Бог надеется на него, на его исправление. Следует тем более надеяться и человеку. А устраивать «пир победителей" над поверженным противником есть все то же хамство, самоуверенное, дебелое... Потому и отворачивается Гринев. И в этом, опять, милосердие целомудрия души[165] . Наконец, на суде Швабрин оказывается главным — и, собственно, единственным — обвинителем Гринева.

Швабрин возводит на Гринева сознательную и чудовищную клевету, грозящую" последнему самым худшим. Интересна реакция Гринева. «Генерал велел нас вывести. Мы вышли вместе. Я спокойно взглянул на Швабрина, но не сказал ему ни слова. Он усмехнулся злобной усмешкою и, приподняв свои цепи, опередил меня и ускорил свои шаги"[166] . Где-то слова уже бессильны...

И не только слова, но и любые жесты, грозящие ли, осуждающие ли. Так глубоко может отравить зло человеческую душу... И так важно здесь противопоставить болезни зла спокойный, трезвый взгляд, воспаленной страстности злодейства — бесстрастие целомудрия. Последнее уже самим благородством своей сдержанности укоряет и осуждает сильнее всяких слов... И может быть, — Бог знает!

-этот спокойный человеческий взгляд сможет послужить опорой мятущейся, одержимой, потерявшей себя преступной душе, поможет остановиться и не упасть в последнюю геенскую бездну отчаяния... Реабилитация Гринева есть также следствие милосердия. Не закон, не формальное судоразбирательство спасают его от позора (и смертной казни), а именное повеление императрицы.

По повести, конечно, Екатерина II решается на помилование только после того, как узнает от Марьи Ивановны все обстоятельства дела. По видимости правда, справедливость, законность побеждают. Однако концовкой своей повести Пушкин как бы стремится нас убедить, что общепринятое судопроизводство по самой своей природе неспособно решать вопрос о виновности в таких деликатных обстоятельствах.

Именно поэтому, собственно, Гринев и отказывается на суде рассказывать о роли своей невесты в его истории!.. Нужен человек, нужна живая человеческая личность, нужны правда и милость зараз, чтобы решить такие тонкие вопросы (которые, на самом деле, на каждом шагу...). Одной справедливости — недостаточно, нужно — необходимо! — и милосердие... И здесь Пушкин высказывает, конечно, глубоко христианский, с одной стороны, и, с другой, — специфически русский — со всеми его плюсами и минусами — взгляд на правосудие.

Милость, обретенная Гриневым, как ни нечаянна она сама по себе, есть, тем не менее, милость ожидаемая, милость взыскуемая. Весь природно-нравственный универсум, в котором ощущает себя Гринев (и разделяющая эти взгляды его невеста), есть космос, управляемый милосердным Провидением, космос, в котором сбывается совет «Стучите, и вам отворят..."[167] .

Со знанием и тактом воспитанного в Православии человека дает Пушкин описание поведения Гринева в тюрьме. «Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою. Таковое начало не предвещало мне ничего доброго.

Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет"[168] . В этой спокойной резиньяции, в этой надежде на лучшее отражение существеннейших мировоззренческих представлений позднего Пушкина.

Happy end «Капитанской дочки" — не слащавая подачка читателю романтической повести, а логическое следствие целостной мировоззренческой позиции, утверждающей, что мир, история имеют свой смысл, что мир, «лежащий во зле", стоит на добре. Помилование Гринева происходит в два этапа. Сначала, еще до поездки Марьи Ивановны в Петербург, Екатерина II «из уважения к заслугам и преклонным годам отца"[169] заменяет Гриневу смертную казнь вечным поселением в Сибири.

Затем, после разговора с Марьей Ивановной, императрица, убежденная теперь в невиновности Гринева, избавляет последнего и от ссылки. Здесь опять всплывает тема чести. Важно то, что честь Гринева восстанавливается через помилование. В ценностной иерархии, на которую ориентирована «Капитанская дочка", честь — не автономия, не самодостаточная ценность.

Она зависит от милосердия, как от человеческого, так и — в широком смысле — от Божьего. Этот момент мы уже отмечали выше. Но важно подчеркнуть и необходимость чести в этической иерархии «Капитанской дочки". Речь идет не просто о верности сословным предрассудкам, а об особой онтологии чести. Милосердие исходит от личности и направлено, собственно, только к ней (

по отношению к животным, например, подобает жалость, а не милосердие). С точки зрения милосердия, любви все личности равны. Милосердие как бы растворяет все физические, социальные, психологические различия и детерминанты. Любить должно всех, и даже, как учит Евангелие, врагов. Однако здесь возможно уклонение. Христианская любовь не есть безответственное всепрощение.