Милость, обретенная Гриневым, как ни нечаянна она сама по себе, есть, тем не менее, милость ожидаемая, милость взыскуемая. Весь природно-нравственный универсум, в котором ощущает себя Гринев (и разделяющая эти взгляды его невеста), есть космос, управляемый милосердным Провидением, космос, в котором сбывается совет «Стучите, и вам отворят..."[167] .

Со знанием и тактом воспитанного в Православии человека дает Пушкин описание поведения Гринева в тюрьме. «Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою. Таковое начало не предвещало мне ничего доброго.

Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет"[168] . В этой спокойной резиньяции, в этой надежде на лучшее отражение существеннейших мировоззренческих представлений позднего Пушкина.

Happy end «Капитанской дочки" — не слащавая подачка читателю романтической повести, а логическое следствие целостной мировоззренческой позиции, утверждающей, что мир, история имеют свой смысл, что мир, «лежащий во зле", стоит на добре. Помилование Гринева происходит в два этапа. Сначала, еще до поездки Марьи Ивановны в Петербург, Екатерина II «из уважения к заслугам и преклонным годам отца"[169] заменяет Гриневу смертную казнь вечным поселением в Сибири.

Затем, после разговора с Марьей Ивановной, императрица, убежденная теперь в невиновности Гринева, избавляет последнего и от ссылки. Здесь опять всплывает тема чести. Важно то, что честь Гринева восстанавливается через помилование. В ценностной иерархии, на которую ориентирована «Капитанская дочка", честь — не автономия, не самодостаточная ценность.

Она зависит от милосердия, как от человеческого, так и — в широком смысле — от Божьего. Этот момент мы уже отмечали выше. Но важно подчеркнуть и необходимость чести в этической иерархии «Капитанской дочки". Речь идет не просто о верности сословным предрассудкам, а об особой онтологии чести. Милосердие исходит от личности и направлено, собственно, только к ней (

по отношению к животным, например, подобает жалость, а не милосердие). С точки зрения милосердия, любви все личности равны. Милосердие как бы растворяет все физические, социальные, психологические различия и детерминанты. Любить должно всех, и даже, как учит Евангелие, врагов. Однако здесь возможно уклонение. Христианская любовь не есть безответственное всепрощение.

Любить не значит согласиться с неправдой любимого, простить не значит оправдать преступление. Пушкин глубоко чувствовал и гениально изобразил эту трезвость христианского милосердия. Если стихия милосердия растворяет все грани, делает все проницаемым, все «своим", наполняет все солнечным светом Царства Божьего, «которое внутри нас", то честь трезво напоминает о естественных условиях существования, которых нам не отменить одним желанием, и, конкретно, об исторически сложившихся социальных структурах, в которых своя — относительная — правда.

За темой милосердие — честь стоит тема Царство Божие — Царство земное, государство[170] . Пушкин в повести дает именно ту трактовку этой темы, которая характерна для всей тысячелетней русской истории. Честь не просто подчинена у Пушкина милосердию (любви, совести), находя в последнем освящение и поддержку себе. Честь, в некотором смысле, и необходима для милосердия, как дающая последнему возможность, «пространство" для его проявления.

Милосердие освящает честь, честь же дает милосердию конкретность, историчность. Всякое наличное неравенство и социальные нормативы суть как бы «материал" для милосердия. Милосердие, совесть не насилуют как мы уже говорили — честь, а внутренне облагораживают, преображают и поддерживают ее. Но быть милосердным понимается в повести не пиетистски, не сектантски — в духе мечтательного и безответственного «все люди равны" или «все люди добрые" — а традиционно православно: милосердие должно быть «зрячим", должно трезво учитывать реалии мира, все трагические его противоречия.

Путь милосердия — не путь благодушного и — в основе своей — нигилистически-безразличного всепрощения, а путь жертвенного самоотвержения, путь христианского подвига. Пушкин «Капитанской дочки" представляется нам не просто мастером-художником, но и очень мудрым человеком с глубоким нравственным опытом. В повести Пушкин сумел поставить важнейшую проблему — проблему свободы, сыгравшую в дальнейшем решающую роль в творчестве Достоевского и, можно с уверенностью сказать, ставшую центральной проблемой философии человека в XX столетии.

Но Пушкин дал и свой ответ на поставленный вопрос. Ответ этот обусловлен глубокой рецепцией традиционной православной духовности, истинным возвращением Пушкина к корням национальной культуры. При обсуждении темы «Пушкин и христианство" важны не только исторические свидетельства о посещениях поэтом монастырей России или о его штудиях «Четьи-Миней", но, может быть, более всего, само содержание его произведений, в особенности последних.

Не на исторические события сами по себе, не на психологические характеристики героев — главное внимание автора «Капитанской дочки" направлено на открытие внутреннего человека в человеке, в глубине своей свободы перед лицом Бога и другого человека решающего последние «проклятые" вопросы[171] . Проникновенные диалоги главных героев повести представляют собой историю поисков той соборной истины, которая служит одновременно и мерилом истинности, оценкой человеку и событиям, и путем спасения...

И ключом к этому царству истины выступает у Пушкина тема милосердия. Милосердие... Нередко требуется только лишь простить, без выгод и вынуждения... Милосердие выступает главенствующим представителем человеческой свободы. Для него не нужно причины; врываясь в мир, где все причинно обусловлено, этот акт свободы сам начинает новую причинную цепь, как учил нас философ Кант.