Любить не значит согласиться с неправдой любимого, простить не значит оправдать преступление. Пушкин глубоко чувствовал и гениально изобразил эту трезвость христианского милосердия. Если стихия милосердия растворяет все грани, делает все проницаемым, все «своим", наполняет все солнечным светом Царства Божьего, «которое внутри нас", то честь трезво напоминает о естественных условиях существования, которых нам не отменить одним желанием, и, конкретно, об исторически сложившихся социальных структурах, в которых своя — относительная — правда.

За темой милосердие — честь стоит тема Царство Божие — Царство земное, государство[170] . Пушкин в повести дает именно ту трактовку этой темы, которая характерна для всей тысячелетней русской истории. Честь не просто подчинена у Пушкина милосердию (любви, совести), находя в последнем освящение и поддержку себе. Честь, в некотором смысле, и необходима для милосердия, как дающая последнему возможность, «пространство" для его проявления.

Милосердие освящает честь, честь же дает милосердию конкретность, историчность. Всякое наличное неравенство и социальные нормативы суть как бы «материал" для милосердия. Милосердие, совесть не насилуют как мы уже говорили — честь, а внутренне облагораживают, преображают и поддерживают ее. Но быть милосердным понимается в повести не пиетистски, не сектантски — в духе мечтательного и безответственного «все люди равны" или «все люди добрые" — а традиционно православно: милосердие должно быть «зрячим", должно трезво учитывать реалии мира, все трагические его противоречия.

Путь милосердия — не путь благодушного и — в основе своей — нигилистически-безразличного всепрощения, а путь жертвенного самоотвержения, путь христианского подвига. Пушкин «Капитанской дочки" представляется нам не просто мастером-художником, но и очень мудрым человеком с глубоким нравственным опытом. В повести Пушкин сумел поставить важнейшую проблему — проблему свободы, сыгравшую в дальнейшем решающую роль в творчестве Достоевского и, можно с уверенностью сказать, ставшую центральной проблемой философии человека в XX столетии.

Но Пушкин дал и свой ответ на поставленный вопрос. Ответ этот обусловлен глубокой рецепцией традиционной православной духовности, истинным возвращением Пушкина к корням национальной культуры. При обсуждении темы «Пушкин и христианство" важны не только исторические свидетельства о посещениях поэтом монастырей России или о его штудиях «Четьи-Миней", но, может быть, более всего, само содержание его произведений, в особенности последних.

Не на исторические события сами по себе, не на психологические характеристики героев — главное внимание автора «Капитанской дочки" направлено на открытие внутреннего человека в человеке, в глубине своей свободы перед лицом Бога и другого человека решающего последние «проклятые" вопросы[171] . Проникновенные диалоги главных героев повести представляют собой историю поисков той соборной истины, которая служит одновременно и мерилом истинности, оценкой человеку и событиям, и путем спасения...

И ключом к этому царству истины выступает у Пушкина тема милосердия. Милосердие... Нередко требуется только лишь простить, без выгод и вынуждения... Милосердие выступает главенствующим представителем человеческой свободы. Для него не нужно причины; врываясь в мир, где все причинно обусловлено, этот акт свободы сам начинает новую причинную цепь, как учил нас философ Кант.

Поэтому любой акт милосердия есть весть о другом — высшем — мире, есть кусочек высшего мира в нашей земной юдоли... И это присутствие иной, высшей реальности мы ясно чувствуем: смолкают грохот и суета страстной земной жизни, спускаются на нас мир, и тишина, и прохлада, и в этом «хладе тонком" чувствуем мы присутствие самого Бога и одновременно познаем свое предназначение к высшей жизни...

Заканчивая в 1824 году, в период глубоко духовного кризиса, «Цыган", Пушкин написал:   И всюду страсти роковые, И от судеб защиты нет.   Как жить в этом мире ожесточеннейших страстей, гнездящихся в твоем же собственном сердце, как спастись от неизбежной, беспощадной судьбы, творимой этими страстями?.. Через 12 лет в «Капитанской дочке" во всех чудесных поворотах ее действия, в сосредоточенной и благостной тишине ее диалогов, в таинственной всепокоряющей силе такого хрупкого, такого неотмирного чувства — милосердия — как будто найден ответ...

Как будто звучит евангельское: познайте истину, и истина сделает вас свободными[172] . ПРИМЕЧАНИЯ 1. См., напр., комментарии С М. Петрова: Пушкин А. С. Собрание сочинений в десяти томах. Москва, 1975. Т.5. С. 560. 2. Зайцева В. В. 25 Пушкинских конференций, 1949-1978.- Ленинград, «Наука": 1980. 3. Пушкин А. С. Собрание сочинений в десяти томах. Москва, 1975. Т.5. С.239-240. (

В дальнейшем мы ссылаемся на это издание так: П. А. С. плюс указание тома). 4. Абстрактность подобного рассмотрения оправдана тем, что, хотя, конечно, подобный уровень существования и «не дан никогда в действительности", тем не менее, он выступает как определенный регулятивный принцип в поведении человека. Человек стилизует, упорядочивает действительность согласно нормам к идеалам этого воображаемого абстрактного мира, и особый вкус и тонус этого мира мы чувствуем через поведение, через слова героя. 5.

Так понимаемая свобода близка к ее интерпретации в философии Ж.- П. Сартра (например). 6. П. А. С., т. 5, С.292-294. 7. См: Мф. 5:33-37. 8. Невольно вспоминаются в этом месте повести кантовские слова: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне" (Кант И. Соч. в 6 т., т. 4, ч. 1, с. 499). 9. П. А. С., т. 5. с. 294. 10. Ев.

от Иоанна, 1,5: «И свет во тьме светит и тьма не объяла его". 11. П.А. С., т. 5, с. 306. 12. П.А. С., т. 5, с. 308. 13. Цит. соч., с. 290. 14. Цит. соч., с. 309. 15. Там же. 16. Там же. 17. Там же. 18. Характерен в этом смысле конец «Пира во время чумы". Священник уходит. Пушкин заканчивает ремаркой: «Пир продолжается.

Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость (подчеркнуто мной. — В.К.)". (П.А.С., т. 4, с. 329). 19. Этот спор, конечно же, отражение спора двух разбойников, распятых по сторонам от Христа на Голгофе. Один разбойник — благоразумный, точнее, близкий к этому, другой ожесточенный, идущий до конца... 20. П.А. С., т. 5, с. 311 21. Цит. соч., с. 312. 22. Цит. соч., с. 313. 23. Цит. соч., с. 324. 24. Эта тема станет у Ф. М.