Словесные нагромождения, расцвеченные яркими красками, никогда не доставляют длительного удовольствия, а "завитушки" и "прикрасы" ораторов и поэтов "пресыщают", "раздражают" чувства (De orat. III 25, 96-100).

Вот почему Цицерона нельзя было причислить ни к аттицистам, ни к азианцам. Он создал сам свой собственный стиль и требовал разумного употребления поэтического слова от других. Взаимоотношения Цицерона и аттицистов, в частности, освещены у А.Демулье{399}. Весь же сложный характер давних споров аттицистов и азианцев, явно перешедших в I в. до н.э. границы только стилистических и языковых дискуссий, прекрасно проанализировал еще У.Виламовиц в статье "Азианство и аттицизм" (1900){400}. У.Виламовиц справедливо указывает на то, что в эпоху Августа "письменный", "мертвый" аттицизм победил "живой эллинистический" язык азианцев, знаменуя борьбу против современных "эллинов", против "подражания" им и опираясь на принцип "ревности" и "состязательности" (dzelos) римлян с эллинистическими греками{401}.

Хорошая речь должна включать в себя остроумие. Оно или "равномерно разлито по всей речи и называется тогда шутливостью", или "едкое и броское", то есть то, что именуется "острословием". И хотя ни для шутливости, ни для острословия не требуется никакой науки, но "шутками и остротами" можно ниспровергнуть человека не "хуже, чем трагедией". Трагическое "вдохновение" такого блестящего оратора, каким был Лициний Красс, ничуть не мешало тому, что он говорил в то же время "весело и насмешливо" (II 54, 218. 225-56, 227){402}. Вызывать смех для оратора крайне желательно, но и здесь требуется "соблюдать меру" (II 58, 236-59, 238). Та же умеренность свойственна "комизму речи" (II 60, 244), ибо оратора от шута всегда отличают "уместность и сдержанность остроумия, умеренные и редкие остроты" (II 60, 247).

Цицерон не раз возвращается к этой мысли об умеренности смешного, подтверждая, что "шутки по своему характеру не должны быть распущенными и несдержанными, но благородными и остроумными", чтобы в них проявился "благородный характер человека" (De offic. I 29, 102).

Здесь следует отметить мысль Г.Грубе относительно теории смешного у Цицерона. Г.Грубе допускает, что Цицерон не имел дела с трактатами Аристотеля (утерянная 2-я книга "Поэтики") или Феофраста и что даже если разделение смешного у него, возможно, идет от эллинистических риторов, то иллюстрации берутся Цицероном из римской ораторской практики{403}.

М.Н.Чернявский также выделяет "богатую традицию римского остроумия" и "этические критерии" Цицерона, не являвшиеся повторением Аристотеля, а оправданные "положением римской культуры середины I в. до н.э."{404}.

4. Эстетическая специфика категории "прекрасного"

Пониманию эстетических категорий Цицерона способствует интересная книга П.Монтейля "Прекрасное и безобразное в латинском языке"{405}, представляющая собою опыт подготовки терминологического словаря.

П.Монтейлем обследуется обширная группа эстетических терминов, означающих "прекрасное (formosus, pulcher, venustus, lepidus, concinnus, elegans, bellus) и "безобразное" (deformis, informis, pravus, turpis, foedus) в их основных и производных формах на хронологически обширном пространстве, начиная от Плавта и Энния и кончая Апулеем. Цицерону здесь принадлежит одно из важнейших мест.

Тонкие различия в понимании Цицероном "прекрасного" подчеркивает неоднократно П.Монтейль, не без оснований считая, что "Цицерон более, чем кто-либо другой, обладал чувством и вкусом точного языка, а его философские и критические сочинения вели его к определению тех понятий, которых другие писатели предпочитали употреблять не уточняя" (указ. соч., с. 100). Так, "прекрасное", "pulchritude" (и его происхождение) есть у Цицерона "идея эстетической красоты, заключенной в гармоническом совершенстве", как, например, гармония телесной красоты (De offic. V 47). "Прекрасное" может выражать "идею высшей красоты, воплощенной в совершенном художественном произведении" (с. 100-104), будь то космос (De nat. deor. II 18) или изящная статуэтка (Epist. ad fam. VII. XXIII 2). "Прекрасное" может выражать "общую идею красоты, зримо воплощенную в некоем отдельном предмете" (с. 104, созерцание прекрасного произведения искусства, Verres, V 77). Venustus, venustas означает нечто физически приятное для зрения, доставляющее удовольствие чувственного ощущения и утонченности (с. 120-127). В отличие от pulchritude, которое утверждает прочность, "совершенство", venustas предполагает импульсивную, преходящую реакцию на менее завершенную красоту. Отсюда venustas относится скорее к женской, а не к мужской красоте, хотя и мужчина может быть утонченно-женственным. Это "изящное произведение искусства, очаровывающее на мгновение и быстро перестающее питать ум" (с. 124). П.Монтейль подчеркивает в "прекрасном" удовольствие от общественной и литературной жизни (lepidus, стр. 145-152), его употребление в моральной, социальной и художественно-языковой лексике (elegans, с. 206, 214-217) или идею "внутренней гармонии", "сцепления", "логического единства", "действенности", "удобства" (concius, с. 179, 181-183, 184-187) и т.д. и т.д. Обильный материал из сочинений Цицерона, риторических и философских, из его речей и писем делает выводы П.Монтейля чрезвычайно убедительными.

5. Некоторые основные эстетические категории

Следует особо отметить у Цицерона понятие "подобающего" (De offic. I 27,93), того греческого рrероn, которое по-латыни Цицерон выражает как decorum{406}