Но человеку разсудительному и пекущемуся о будущем, считая эту притчу как бы за предохранительное некое лекарство от болезни, надлежит избегать опыта подобных зол и оказывать сострадание и человеколюбие, как вину (или средство для достижения) будущей жизни. Как бы на действительном событии[95] и применительно к определенным лицам Слово Божие излагает нам это вразумление, дабы мы, живо и наглядно наученные закону благоустроенной жизни, никогда не пренебрегали заповедей Писания, как на слове только устрашающих, но не доводящих угрозу до (действительнаго) наказания. Знаю, что многие из людей, обольщаемые таковыми помыслами, предоставляют себе безпрепятственную власть грешить. Но всецело противоположному научаемся мы из предложеннаго места Писания, — (именно тому) что ни снисхождение какое-либо не облегчает наказания тамошняго суда, ни человеколюбие не уменьшает определеннаго возмездия, — если речениям Партиарха надо давать должное значение. После долгих молений к нему со стороны богача и выслушав многое множество жалобных воззваний, он не преклонился на эти сетования и терпевшаго тяжкое наказание не изъял от мук, но с строгою мудростию подтвердил праведный суд, сказав, что каждому но достоинству определил Бог участь (его); — и тебе, при жизни усладившемуся вопреки чужим бедам[96], (теперь) положено то, что терпишь, как наказание за прегрешение, — а измучившемуся там и попранному и переносившему горькую жизнь во плоти, назначено здесь некое сладостное и радостное состояние.

При том же и пропасть, говорит, великая служит препятствием сообщению их друг с другом и разделяет наказуемых от награждаемых, дабы те и другие жили совершенно врозь друг от друга, отдельно вкушая блаженство и муки.

Думаю, что чувственная притча служит прикровением[97] духовнаго созерцания. Не можем же мы на самом деле представлять там ров, выкопанный ангелами, подобно как в лагерях бывает среднее пространство между неприятелями. Но Лука употребил образ пропасти, описывая нам то разделение, каким отдалены друг от друга жившие согласно добродетели и жившие иначе. Размышление это нам запечатлевает и Исаия, говоря приблизительно так: неужели рука Господа не может спасти? или Он отягчил слух Свой, чтобы не услышать? Но грехи наши разделяют между (нами и) Богом (Ис. 59, 1-2).

Похвальное слово в день святаго первомученика Стефана (27-го Декабря).

Как по истине священен и прекрасен круг радующих нас предметов! Праздник следует за праздником и торжество сменяется торжеством! От молитвы мы призываемся к молитве и за Богоявлением[98] Господа следует чествование раба. Устремит ли кто взор свой к появлению в мир Рожденнаго вчера[99] плотию и всегда Cущаго по божеству, или же к мученичеству, какое претерпел сегодня[100] благородный слуга: тот найдет (в обоих событиях) хотя и многие и разнообразные предметы, но одну цель — чтобы мы научились благочестию. Так вчера ежегодный и обычный праздник научил нас тому, что родился Спаситель мира, Безплотный облекся плотию и Безтелесный оделся телом; потом — что за нас приял Он страдания и был вознесен на древо не ради чего либо иного, как ради промышления о нас[101]. Сегодня же взираем на благороднаго подвижника, побиваемаго камнями за Него, дабы кровью (своею) воздать благодарность за кровь (Его).

Итак Стефан — виновник сего торжественнаго собрания, призвавший нас к видимой у всех радости, созвавший (нас) как единый город в собрание, муж — начаток мучеников, учитель страданий за Христа, основание добраго исповедания, ибо прежде Стефана никто не изливал крови (своей) за Евангелие. Но как Каин, тот (известный) братоубийца, — как научает меня Моисеево повествование (Быт. 4, 8 сл.), — совершил братоубийство, ибо, вместо естественной любви усвоив вражду, он первый обновил землю убийством: так и Стефан треблаженный первый своею кровью освятил землю посредством благочестиваго подвига (мученичества), — муж, по времени второй после апостолов, а по славным делам первый[102]. И не вознегодуешь на меня ты, Петр, — не оскорбишься ты, Иаков, — не опечалишься ты, Иоанн, — если я не только сравню сего мужа с вашим любомудрием, но и хочу усвоить ему нечто бóльшее. Напротив, возвеселитесь радостно, ибо вы — отцы независтливые, гордитесь успехами сынов и удовольствие испытываете при превосходстве чад ваших над вами в добродетели. Ведь если что хорошее и великое совершено Стефаном, то это есть конечно ваше, — его наставников и тайноводителей (дело). Так и отличие борцов служит к славе воспитателя. Посему, немного умилостивив вас, с дерзновением скажу, чтó даст мне предмет, в восхваление сего доблестнейшаго во Христе мужа. Старейший из учеников — ты, святый Петр, и прежде всех возвестил Иисуса Христа (Деян. 2, 14 сл.). Но когда еще ты проповедывал евангельское слово, переходил из города в город, путешествовал из страны в страну, нес труды проповеди: сей (Стефан), войдя в поприще[103] и быстро взяв венок за подвиг, перешел со славою на небо, между тем как ты еще вращался на земле; даже более (оказывается), если Сам Отец и Сын призывают его посредством чуднаго видения. Такъ-то даже Петр (удостоивается мученическаго венца после Стефана), — и сказаннаго достаточно, ибо крайне безразсудно состязаться в нервенстве с отцами. Посмотрим и на тебя, Иаков брат Иоаннов (Матф. 4, 21). Ты — благовестник Христов, вторая добыча после Петра. И кто не подивится твоей вере? Как только ты призван был, то, нисколько не умедлив, повиновался. Вместе с ладьею ты оставил отца Зеведея и последовал за Христом, как истинный ученик. Ты пострадал за благочестие охотно сознаюсь, ибо Ирод жестоковластный умертвил тебя мечем; но спустя уже много времени после Стефана (Деян. 12, 1-2). И зачем называть мне всех отдельно, когда он предвосхитил награду мученичества пред всеми вообще святыми, первый вступив в борьбу с диаволом и первый одержав победу, — став подражателем Давида, хотя и в обратном отношении? Камнями (Деян. 7, 58-59) Давид победил Голиафа, камнями и Стефан — диавола[104]; но один — такими, которые бросал, другой же такими, которые в него бросали. Мы же, народ Христов, подобно тогдашнему воинству израильскому (1 Цар. 18, 6 дал.), да вопием и воспеваем победныя песни, взирая (на него) как бы на присутствующаго (здесь), изумляясь как бы стоящему (среди нас).

Достославен, конечно, всякий воинствующий за благочестие, если и вторым или третьим будет он после подвизавшихся ранее его; однакож он недостоин такого удивления как первый. Вторый, соревнованием к предшественнику своему возбуждаемый к подражанию, таким образом уже после привлекается к деятельности. Первый же, не имея никакого руководителя, но будучи изобретателем добродетели, справедливо удостоивается чести первенства[105].Итак, велика ревность сего мужа, посему велика и честь. Безсмертна память (его), которую ни забвение не покрыло, ни время не затмило, но род от рода приемлет повествование о сем. Этот праздник непрестанно совершаем мы — священники, народ, дети, мужи, жены.Но должно разсмотреть и самое поветствование о событии, дабы мы, став возможно ближе к предмету, тем бóльшим удивлением прониклись к сему мужу.Первым был из диаконов Христовых Стефан, освященный благодатию, исполненный Духа сосуд, ежедневно утверждая своих[106] и обращая заблуждающихся на прямой путь. Поелику же он сильнее проповедывал учение, то и более, чем прочие апостолы, досаждал врагам; и прежде них — первому неприятелю диаволу, ибо он пылающие огнем и свирепо смотрящие глаза устремляет на тех, которые наиболее преданы благочестию[107]. Так он возбудил на него союз Александрийцев[108], — людей, весьма склонных ко всякому мятежу. Вы ведь знаете, как люди города разгорячаются и возбуждаются ко всему, на что легкомысленно устремятся. Когда он увидал толпу стекающихся на него, то был (сначала) в затруднении относительно того, как поступить в настоящем случае. Однакож нашел искусное средство — слово стройное и кроткое, ибо нет такого лекарства для врачевания ярости и возбуждения, как ласковое и благопристойное увещание. Скажите же мне, говорит, причину ненависти и за что руки простираете, — и (тогда) вы во очию окажетесь заблуждающимися[109]. Когда же они сказали: «поелику ты разрушаешь отеческие законы и оказываешься вводителем чужих учений»[110]; тогда, став в средину, блаженный, неискусный и неподготовленный оратор, — ибо он говорил не то, что узнал из науки, но что внушаемо было от Духа, — сказал:Мужи братия и отцы! послушайте (Деян. 7, 2).Мудрое введение, превосходное начало публичной речи к разгоряченному народу; ибо приятныя и ласковыя речи, имея в себе как бы мед какой или будучи подобны свежему маслу, укрощают воспаление диких порывов. Потом восходит памятью к Аврааму, дабы, начав с древних времен и простирая долее слово, этою бóльшою вставкою в средине (речи) незаметно истощить постепенно ослабляемую ярость (Деян. 7, 2-36). Закончив же это продолжительное повествование, он показывает, что и Моисей пророчествовал о Христе (Деян. 7, 37-38); дабы достоверностию законодателя искусно, как бы тайком[111], ввести слово веры. Все сказал благоразумно, что могло служить к пользе слушателей. Когда же увидел неподающуюся злобу и неукротимое упорство, тогда наконец, исполнившись дерзновения и отрекшись от здешней жизни, он оставил всякое усилие расположить к себе (ласковою речью) и неприкровенно назвал их жестоковыйными, необрезанными сердцем (Деян. 7, 51), противящимися закону, воюющими против Духа и другими подобными именами. Вследствие сего-то обступили его, как и Владыку, псы[112] многие, и волы тучные, по псалмопению[113], окружили праведника. Стоял он один, отовсюду окруженный толпою убийц. Никого не было вблизи в то время, ни друга, ни домочадца, ни родственника. А ведь находящимся в опасности доставляет утешение видеть около себя присутствие кого-либо из близких своих.Но Верховный Устроитель великой борьбы, ведая, что сему мужу нужен помощник, — ибо он был хотя и весьма храбр, все-таки имел человеческия свойства, — вдруг является ему Сам: — и устремившему взор к небу показывает и Сына, стоящаго одесную в человеческом виде[114]. О человеколюбие! О благость! Подвижнику явился Тот, за Кого подвизался он. И как бы такой глас испустил к нему Бог всяческих: