В результате такого первичного отбора у меня оставалось пять возможностей: буддизм, индуизм, ислам, иудаизм и христианство. Учитывая, что именно они представляют собой великие мировые религии, вряд ли мне предстояло впасть в заблуждение.

Итак, я начал свои исследования с буддизма.

Буддизм

На первый взгляд, фигура Будды была привлекательна, но ставила целый ряд непреодолимых проблем. Прежде всего, историчность его существования была вполне вероятна, но рассказы о нем произошли гораздо позже его смерти. Как и в средневековых житиях святых, в них было совершенно невозможно отличить истину от лжи, легендарное от исторического14. Кроме того Будда не предлагал никакой исторической веры. В его верованиях не содержалось ни малейшей идеи о личном действующем Боге, но лишь тонкий пантеизм. Невозможно было указать ни начальную точку человеческого существования, ни его направление, но похоже было, что оно вращается по нескончаемому кругу.

В то же время, всякая сотворенная вещь была окружена кольцом нечистоты и страдания. Единственным средством преодолеть его было практиковать постоянные и все возраставшие умерщвления.

История нам сообщает, что эта религия не смогла изменить к лучшему судьбу человечества, и - факт, исторически доказанный, - она вырывала человека из среды, в какой он жил.

Наконец, во многих случаях она выродилась в чистое идолопоклонство, пусть даже вопреки желанию своего основателя.

В глубине души у меня возникло впечатление, что буддизм был скорее философией, нежели религией (и как раз по этой причине я не включил в свой анализ таких персонажей, как Конфуций), но в качестве философии он не был ни приятным, при притягательным, и притом никто не смог бы с определенностью утверждать, что Будда сказал то или это, ибо не было свидетелей для подтверждения.

Итак, я решил оставить эту религию в стороне.

Индуизм

Затем я перешел к анализу индуизма. Мое изумление оказалось еще больше, чем с буддизмом. Мне показалось почти невозможным говорить о религии индуизма, ибо в его лоне сосуществовали религиозные течения и верования совершенно противоречащие друг другу. Веды, например, происходили из чистого и простого язычества, детского и грубого одновременно. Они отнюдь не превосходили творений Гомера или пророчеств дельфийской пифии.

Действительно, как я потом узнал, греческая религия была в значительной части индийского происхождения 15. Результат был обескураживающим.

Тогда я принялся за Бхагават-Гиту. Мое разочарование было еще больше. Вопреки тому, чего я ожидал, это была вовсе не религиозная книга, но всего лишь фрагмент Махаб-хараты, индийского эпоса на уровне гомеровских Илиады и Одиссеи. Несомненно, что ее метафизические представления превосходили гомеровские, но они казались почти детскими в сравнении с философией Сократа, Платона или Аристотеля. Там также проявлялись элементы, связанные с буддизмом: не было личного божества, когда же оно появлялось, то было всего лишь ансамблем богов столь же нелепых, как и боги греческого или римского пантеона. Не было ясного божественного откровения, но скорее весьма неясные и не поддающиеся проверке проявления; история не имела здесь никакого смысла и непрестанно и тоскливо вращалась по кругу; все сотворенные вещи были злы и следовало отделиться от них посредством аскетизма, либо же это было нечто, чем владели из сластолюбия. Невозможно было доверять акту веры, имевшему место в какой-то момент.

Кроме того, эта религия содержала диетические предписания, суеверия, связанные с жертвоприношениями, и систему каст, которая мне представлялась противоречащей разуму.

Со многих точек зрения эта религия мне представлялась, как стадия духовной эволюции, предшествующая буддизму.

Ислам