"Клянусь вам,— писал Альберт,— что когда я нахожусь подле вас, то мои чувства кажутся мне предвестником другой жизни. Как чувствам этого рода не переходить за могилу? О, нет! Я не думаю, что можно любить вас чистою, глубокою любовью без того, чтобы не быть проникнутым религиозным чувством и ожиданием бессмертия".

Со своей стороны, Александрина писала: "Матушка предложила князю Лопухину (отчим Александрины) взойти на террасу. Я пропустила их вперед и шла сзади, стараясь идти как можно медленнее. Я говорила себе: "Может быть, в эту минуту он войдет". Так и вышло. От радости видеть его я не могла говорить. Но так как это продолжительное молчание могло быть им понято иначе, чем я бы желала, то я его прервала первая, и весь вечер я была так весела. Господи, Господи, Боже всякой любви! Этот чистый восторг, эта бесконечная радость, эта любовь, которая делает совершенным в наших глазах любимого человека: не есть ли это предчувствие того, как мы в Твоем Царстве будем навеки любить тех, которых мы уже так любим на земле?"

Вот другой отрывок:

"Мы проводили большую часть наших вечеров на верхней террасе. Это было очаровательно. Эти два залива, эти берега, этот Везувий, из которого вытекали реки огня, всегда звездное небо, всегда благоухающий воздух, и со всем этим любить друг друга, любить и говорить о Боге!"..

А вот еще из дневника Альберта:

"Я бы хотел остановить часы. Всякий уходящий день так прекрасен! Никогда я не понимал так хорошо несчастья, как теперь, когда душа моя полна радости. Должен ли завянуть столь прекрасный букет?! Нет, это невозможно! Это счастье должно жить дальше гроба; оно уже теперь открылось для меня и никогда не будет отнято у меня Небом!"

Как дуэт двух согласных голосов, раздаются и следующие признания влюбленных:

"Как-то вечером мы были в Кастелламма-ре, смотрели на закат солнца над морем. Матушки не было с нами. Нам казалось, что мы одни во всем мире и с нами Бог. Альберт с восторгом следил за солнцем и сказал: "Если бы мы могли пойти туда, куда оно идет!"... Я любовалась его восторгом, но лишь отчасти его разделяла. Я думаю более о нем, а он более о небе. Я любовалась небом через него, а он шел туда один. После таких минут какою-то священною показалась мне остальная часть вечера. В каком восхищенном, тихом счастье я пошла заняться немного своим туалетом, чтобы вернуться несколько покрасивее пред глазами того, ради которого я становилась лучшею во всем".

Все идет в этом тоне. Надо бы выписать всю книгу. Это была заря безграничной чистоты, всходившая над двумя молодыми жизнями. "Вдоль Вилла Реале мы гуляли с ним и с его сестрами. Их родители замыкали шествие. Так мы шли, составляя уже одну семью, озаренные ласкающим светом луны, под ясными звездами, которыми мы любовались, удивляясь красоте творения Божия, полные взаимной любви и дружбы".

С этого очарованного неба всего через одиннадцать дней после свадьбы они упали в самое томительное беспокойство, а через четыре года в самую безысходную скорбь… Но в этот страшный роковой час религиозное чувство, улыбнувшееся когда-то их счастью, не изменило им. Оно связало их еще крепче и святее узами их несчастья. Через восемь дней по смерти мужа молодая вдова написала так:

"Господи, не разлучай тех, кого Ты Сам соединил! Вспомни, Господи, Отец наш, и прости мою смелость: вспомни, что мы всегда помнили о Тебе! Вспомни, что все время нашей любви мы не писали ни одной записки друг другу, в которой бы не было произнесено Твое имя и призвано Твое благословение! Вспомни, что мы вместе много молились Тебе! Вспомни, что мы жаждали, чтобы наша любовь была бесконечна!" Это было последним благодеянием религии. Высоко было ее значение в любви и в страдании, в соединении и в разлуке этих двух душ.

Но еще больше сделала она для утешения той, которая осталась жить. Тут религия совершила чудо. Она разом помешала и ей умереть от скорби, и умереть самой скорби. Она осталась жить, питаясь своей скорбью, черпая для себя из нее все новые и новые силы. Горе предохранило ее от несчастья — забвения любимого человека, от рассеяния, от искания на стороне суетных и ничтожных утешений. Каким-то дивным светом в ее глазах религия осветила ее исчезнувшего супруга, и она стала жить с ним в единении еще лучшем, чем прежде. Разлука с тем, кого она любила, вызвала у нее потоки слез. А теперь, найдя его в новой, бессмертной, любви, она утешилась. Ее первая жизнь с ним, столь счастливая, стала казаться ей скоро только бледною зарею, пробормотанным на недостаточном, неясном языке предсказанием об ожидавшем их союзе.

"— Знаешь ли,— сказала она однажды своей свояченице,— все, что нравится нам на земле, есть только тень, а истинное воплощение его только на небе. Не правда ли, нет ничего на земле слаще, как любить? И в этой сладости что может быть совершеннее, как любить Самое Любовь: ведь любить Иисуса Христа — значит любить Самое Любовь. Только бы умели любить Его всеми силами так же исключительно, как любят людей на земле. Я бы никогда не могла утешиться, если бы не узнала, что такая любовь к Богу существует и что она продолжится в вечности.

— Как ты счастлива, что так любишь Бога! — сказала ей сестра.