Часть 1. Основы духовной жизни

Сегодня мы начинаем серию бесед, объединенных одной общей темой - об основах духовной жизни. Конечно, тема эта очень широкая, глубокая, и я не претендую на то, чтобы лучше святых отцов изложить это жизненно важное учение, но желаю лишь, подчеркивая основные моменты, во всем следуя святым отцам, так сказать, ввести вас в курс дела. И ни в коем случае не следует думать, что мои беседы могут заменить чтение Добротолюбия и творений таких святых отцов, как святитель Игнатий, авва Дорофей или Иоанн Лествичник. Цель моих бесед - сориентировать вас в этом святоотеческом чтении, в этом теоретическом руководстве. Опираюсь я прежде всего на сочинения русских духовных писателей, живших в более близкое к нам время (хотя, безусловно, не только на них), как-то: на беседу преподобного Серафима Саровского "О цели христианской жизни", на творения святителя Игнатия Брянчанинова, - поскольку эти люди подводили своего рода итог. Надо сказать, что учение таких подвижников, как преподобный Серафим Саровский или святитель Игнатий, нисколько не выходит из русла древнего православного аскетического и нравственного предания, идущего от апостолов, но представляет собой его интерпретацию, осуществленную с одной лишь целью - применить его к современному человеку, напомнить те истины, которые содержатся в апостольском Предании с самого основания Церкви Христовой. Святитель Ириней Лионский говорит, что святые апостолы вложили в Церковное Предание совершенно все христианское учение, всю полноту своих знаний, наподобие того, как богатый человек кладет в свою сокровищницу все, что имеет. Поэтому ничего принципиально нового в Православной Церкви не появляется. Если пользоваться языком современным, общепринятым, Православная Церковь сугубо традиционалистская. Может возникнуть что-либо новое лишь по форме, допустим какое-то новое молитвословие. Будет написан, например, канон Божией Матери (я имею в виду канон, читаемый во время богослужений или келейно), но по сути в этом каноне, если он является истинно православным молитвословием, должно содержаться то же самое учение о Божией Матери, какое было известно христианам первого столетия - ученикам святых апостолов. Таким образом, по содержанию, по сути своей учение Церкви с апостольских времен пребывает неизменным. Это, так сказать, основной принцип существования именно Православия, отличающий его от других христианских вероисповеданий. Причем не только догматическое учение, например о бытии Божием, или о строении человека, или о будущей жизни и т.д., преподано нам с апостольских времен и в первую очередь самими апостолами, но и учение нравственное. Преподано оно через Священное Писание и устное Предание, которое постепенно в течение веков было записано святыми отцами. Повторю, ничего нового в Православной Церкви не появлялось и не появляется. Святитель Игнатий по сравнению, скажем, с древними отцами, например с Григорием Синаитом, жившим в XIV столетии, или Симеоном Новым Богословом, жившим в X столетии, или Иоанном Лествичником, жившим в VI столетии, и др., по сути ничего нового не сказал, он просто постарался приспособить неизменные принципы нравственной жизни к жизни своих современников, как, впрочем, делали и Григорий Синаит, и Симеон Новый Богослов. В сущности же учение святых отцов представляет собой то же самое апостольское учение. Вот как нужно относиться к Священному Преданию.

Когда святые отцы рассуждают о таких вещах, о которых не говорится в Священном Писании, например: о борьбе с помыслами, о молитве Иисусовой (на эту тему написано много книг), о значении поста, - то лишь с поверхностного взгляда все это кажется нам неизвестным и чем-то новым. Только Евангелие и апостольские послания представляются нам точным учением, а все остальное - каким-то эфемерным, как будто бы не имеющим четких границ. На самом деле это не так. Святые отцы излагают четкое и ясное учение, и потому люди, находящиеся в лоне Православной Церкви, имеющие духовный опыт, где бы и когда бы они ни жили - в России или в Америке, в XX-ом, XIX-ом или X-ом столетии, - все они имеют замечательное единство мысли, связанное именно с тем, что живут они одним и тем же нравственным преданием. Святитель Игнатий на этот счет замечает, что сам он в юности, читая святых отцов, обнаружил среди них удивительное единство мысли, которого не встречал раньше, при чтении неправославных духовных писателей. В его время была очень большая мода на разных западных мистиков: их переводили, читали, в особенности образованный класс, и считали их учителями духовности. Назову некоторых: Фома Кемпийский, Арндт, Якоб Беме и другие - протестантские и католические мистики. И среди них святитель Игнатий увидел разницу во взглядах, а среди святых отцов - удивительное единство. Я думаю, что те из вас, кто интересуется аскетической литературой и читает ее, также замечали, что и у святителя Игнатия можно встретить то, что ты прочитал ранее, скажем, в беседе Серафима Саровского или в сочинениях Симеона Нового Богослова и др. Стиль, конечно, отличается, но по мысли, по содержанию - как будто написал один и тот же человек. Справедливо на этот счет сказал Екклесиаст: "Слова мудрых - как иглы и как вбитые гвозди, и составители их - от единого пастыря" (Еккл.12:11), то есть единый Пастырь Господь через разных людей составляет богодухновенные книги Священного Писания, а также вдохновляет святых отцов на составление как догматических, так и нравоучительных книг, объясняющих Священное Писание и излагающих Священное Предание. Более того, хотя Священное Писание является центральным, ключевым, наиважнейшим источником, содержащим христианское учение, но в то же самое время вне контекста Священного Предания правильно понять его невозможно - обязательно запутаешься как в вопросах догматических, так и в аскетических или нравственных. Конечно, человек, имеющий здравый смысл, чистоту ума, даже о том предмете, о котором Священное Писание, казалось бы, говорит очень кратко и неясно, способен сделать правильный вывод. Но мы такой чистоты ума не имеем и потому нуждаемся в знакомстве со Священным Преданием. Как трудно человеку простому, недуховному заключить из Священного Писания о том, например, каково бытие Пресвятой Троицы и как воплотился Сын Божий! Такой человек не сможет, читая Евангелие, прийти к правильному выводу, он нуждается в объяснении святых отцов. Так же и в нравственном отношении: когда мы думаем о том, как исполнить ту или иную заповедь, становится ясно, что нам невозможно, не прибегая к разъяснению святых отцов, на деле ее исполнить; хотя, еще раз подчеркиваю, человек духовный, человек с чистым умом мог бы обойтись и без этих комментариев, как, собственно, и обходились без них святые отцы, руководствовавшиеся одним только Евангелием (например, в монастырях Пахомия Великого за первые три года пребывания в обители выучивали наизусть Евангелие и Псалтирь, так что каждый инок, знавший их на память, в нужный момент вспоминал из них какие-то изречения и ими руководствовался). Потому, когда мы читаем писания святых отцов, например, о борьбе с помыслами или о значении поста и о том, как его проходить, и, не встречая того же в Священном Писании, воспринимаем написанное как нечто новое, то нам лишь с поверхностного взгляда представляется оно таковым. На самом деле аскетические, нравоучительные творения святых отцов содержат в себе, во-первых, как я уже сказал, Предание, вне которого трудно, на практике почти невозможно правильно понять Священное Писание, а, во-вторых, еще и непосредственный опыт исполнения на деле тех или иных заповедей. Проведу следующую аналогию между догматическими и нравственными творениями святых отцов. Догматические творения содержат опыт высшего богообщения. То есть святые отцы, рассуждая о Боге, не только излагают и объясняют апостольское Предание, но и привлекают свои собственные переживания общения с Богом. Они говорят об этом как люди, обладающие точным знанием, на опыте "знакомые с Богом" (простите за такое невозвышенное выражение). Потому они и рассуждают о Нем с совершенной уверенностью. Так и в нравственном отношении: отцы не только защищают Предание святых апостолов, но и присоединяют к нему собственный опыт, - естественно, если он правильный и если он совпадает с апостольским Преданием (точно так же опыт святых отцов, раскрывающий, скажем, учение о Боге, как опыт правильный, совпадает с опытом богообщения святых апостолов).

Такое довольно пространное предисловие я делаю потому, что сейчас коснусь предметов, которые как будто не содержатся в Евангелии; и получится, что, для того чтобы исполнять Евангелие, надо будто бы приниматься за изучение каких-то совершенно посторонних предметов. Однако предметы эти совсем не посторонние. Сейчас нам трудно различить, где излагается непосредственно апостольское Предание, а где - присоединенный к нему опыт самих святых отцов. Все это естественно соединилось, срослось и стало настолько близко друг к другу, что сейчас уже невозможно отделить одно от другого. Дело в том, что в первые века Христианства - в I, II, III и, может быть, в IV столетиях - христиане, дорожа тем, что передали святые апостолы, многие вещи передавали устно - из поколения в поколение, и истинные христиане не вносили в них никаких искажений. Однако начиная с IV столетия, по преимуществу, это устное предание святыми отцами постепенно было записано, и теперь мы собственно устного предания не имеем, но оно стало для нас письменным, по форме святоотеческим. И нам уже практически невозможно отличить, что в нем непосредственно апостольское, а что святоотеческое. Мы лишь знаем, что по сути своей, по духу все это - апостольское и что у святых отцов не было и не могло быть иного опыта, кроме такого, какой был у апостолов, - разве что опыт святых отцов не обладает той же духовной глубиной, что естественно, так как с апостолами сравниться трудно. Но все же некоторые из угодников Божиих сподоблялись такой обильной благодати, таких глубоких духовных переживаний, какие были и у святых апостолов, например преподобный Симеон Новый Богослов или, у нас в России, преподобный Серафим Саровский и, может быть, некоторые другие.

Теперь я хочу перейти к главной теме нашей сегодняшней беседы - о средствах, которыми располагает христианин для борьбы с грехом, ибо духовная жизнь - это прежде всего борьба с грехом. Некоторые, приступая к духовной жизни, по наивности своей предполагают, что все у них будет "в розовом" или "голубом свете" и что они с каждым днем будут становиться все более и более духовными. Они, мол, начнут молиться, Господь пошлет им благодать, даст смирение, исцелит от всех страстей, и, таким образом, они постепенно все больше и больше будут сподобляться Божественной благодати. На самом деле это не так. Когда человек именно серьезно, а не мечтательно начинает духовную жизнь, завязывается жестокая борьба, в первую очередь с самим своим естеством, потому что не будь наше естество падшим - и сами демоны не могли бы нас искушать. Святые отцы считают, что у человека есть три врага: первый - это собственная плоть, или собственное падшее естество (говоря широко, не только плоть, но и душа наша, конечно, также заражена грехом), второй враг - дьявол и третий - мир. Но, повторю, не будь наше естество падшим - ни дьявол, ни соблазны мира не могли бы никак на нас подействовать. Итак, приступая к духовной жизни, мы начинаем борьбу с этими тремя жестокими, беспощадными врагами. Дьявол иногда искушает нас непосредственно, иногда возбуждает к сопротивлению нашему доброму, благому намерению наше естество, а иногда действует через мир, то есть либо причиняет какие-нибудь скорби, либо, наоборот, притягивает к себе соблазнами и отвлекает от спасительного подвига. Духовная жизнь - борьба. Святым отцам это казалось настолько очевидным, что они говорили так: "Кто не в борении, тот в прелести". Иными словами, кто не ведет духовной борьбы, тот на самом деле прельщен дьяволом. Именно в борьбе, тогда, когда мы ведем себя достодолжно, мы и сподобляемся Божественной благодати. Подчас эта борьба бывает мучительной, порой такой страшной, что человек, как ему кажется, находится на грани гибели, хотя невидимо благодать Божия его хранит. Есть такое повествование. Один послушник пришел к своему старцу и говорит с ужасом: "Отец, ты слышал, война началась?" Подвижник же отвечает: "Что мне война, у меня каждый день война". То есть у подобных людей иногда бывает такая жестокая борьба, что они даже смерти не боятся, потому что каждый день переживают тысячи смертей. Нужно помнить это и не ожидать легкой жизни. Действительно, если речь идет о спасении или гибели, о вечном блаженстве или бесконечных муках, то неужели все должно легко даваться? Разве в жизни что-то доброе, что-то ценное дается без усилий? Чем дороже вещь, тем больше необходимо потрудиться, чтобы ее приобрести, - это все знают, но касательно духовной жизни почему-то бытует мнение, будто бы здесь все должно получаться без особого труда, будто духовная жизнь - это нечто эфемерное. Часто такое впечатление создается у людей по той причине, что они принимают за духовную жизнь чтение книг. Как вы знаете, я даже настаиваю на том, чтобы читали святоотеческую литературу, однако чтение - это не духовная жизнь, это только подготовка к ней, читаем мы ради того, чтобы исполнять. Некоторые же люди, располагающие свободным временем и пребывающие порой в праздности, читая книги святых отцов, мечтают о подвигах, о какой-то молитве, о райском блаженстве и прочем и эти свои мечтания принимают за духовную жизнь. Иногда бывают и такие случаи. Когда человек приходит в монастырь и действительно погружается в духовную жизнь - в такую, какая она и есть, т.е. в борьбу, то эти мечтания он бывает вынужден оставить. Однако он настолько к ним привязан, у него настолько нелепое о них мнение, как о настоящей духовной жизни, что ему кажется, будто он ее потерял и будто он деградирует, потому что не имеет возможности праздно мечтать. Такие мечтания обычно сопровождаются большей или меньшей гордостью. Эта мысленная гордость услаждает, утешает человека, и ему представляется, что он живет духовной жизнью. Некоторые наши подвижники так боялись подобного отношения к святоотеческой литературе, что даже опасались издавать книги святых отцов. Например, преподобный Паисий Величковский очень боялся издавать Добротолюбие, так как думал, что люди, живущие в городе, по-настоящему не знающие подвижнической жизни, прочитав его, начнут мечтать и сделают себя наклонными к прелести или, может быть, подвергнутся ей. Надо помнить, повторюсь: "кто не в борении, тот в прелести". Книги мы читаем, чтобы исполнять.

Мирянам и монахам свойственна борьба разной степени и разного вида. У монаха это борьба больше внутренняя, нравственная, собственно духовная (хотя бывают, разумеется, и внешние скорби). Подчас она достигает такой интенсивности, что, подобно тому подвижнику, человек уже ничего внешнего не боится, телесные скорби ему даже кажутся избавлением от внутренней борьбы. Миряне же в основном испытывают скорби внешние. Но не нужно думать, что они приходят нечаянно, сами собой. Часто это также действие дьявола, возбуждающего против нас людей или подстраивающего обстоятельства так, чтобы мы были вынуждены терпеть какие-то лишения, например материальные, болезни и прочее.

Какими же средствами располагает христианин в этой настоящей духовной жизни? Прежде всего, святые отцы настаивают на том, что необходимо соблюдать пост. Хотя эта добродетель как будто бы не самая главная, поскольку таковой является молитва но в то же самое время пост представляет собой то охранение, которое в разной степени необходимо каждому. Не следует думать, будто мы можем обойтись без поста и будто это такая маловажная вещь, что позволительно ею совсем пренебречь. Рассуждая о посте, святые отцы говорят, что Адам согрешил через нарушение поста и поэтому был изгнан из Рая. Действительно, чем иным являлось запрещение Адаму вкушать от древа познания добра и зла, как не неким легким постом? Ограничение в пище - это и есть пост. Адам был изгнан из Рая, потому что согрешил нарушением поста, значит, только через его соблюдение мы можем войти в Рай. Под Раем в данном случае святые отцы имеют в виду не только будущую жизнь, но и вообще духовную жизнь. И ее необходимо начинать с соблюдения поста. Во-первых, это, конечно, общепринятые посты Святой Православной Церкви. Вы знаете, что по времени они занимают большую часть года: где-то более двухсот дней. Церковь, пусть иногда и легкими постами, такими, как Петров или Рождественский, но все же ограничивает нас в пище. Кроме того, постоянно являются постными днями среда и пятница. Также в Русской Православной Церкви существует обычай, которого нет в Восточных Церквях (однако я не буду обсуждать, где правильно, где неправильно; раз у нас существует такой обычай - будем его придерживаться без обсуждения), - поститься несколько дней перед Причастием. Получается, что человек, в особенности часто причащающийся, большую часть года проводит пусть в скромном, но воздержании. Что касается монашествующих, то у нас, опять же, в Русской Православной Церкви, они всегда воздерживаются от мясной пищи, хотя молочную в определенные дни употребляют. И это небольшое воздержание, некий скромный пост постоянно оберегает человека. В иных монастырях, скитах большую часть года воздерживаются и от молочной пищи, а в некоторых обителях вообще очень строго постятся. Правда, сейчас люди немощны не только душою, но и телом, поэтому на деле устав несколько ослаблен, но есть обители, в которых его придерживаются неукоснительно. Например, необычайно строгий пост соблюдают в лавре Саввы Освященного, который с непривычки едва ли можно выдержать. Устав ни в чем не нарушается, все делается именно так, как написано в Типиконе. Скажем, в Великий пост человеку даются в день пол-лимона, четверть кочана вареной капусты, без масла, и вода. Один русский монах, живший там в наше время, рассказывал, что поначалу он едва-едва мог есть эту пищу, и с гордостью прибавлял, что он прожил в лавре несколько месяцев. Там действительно чрезвычайно трудно. Также очень строго воздерживаются и в некоторых афонских монастырях.

Каково же значение поста, пусть даже такого скромного, какой мы способны понести? Пост несколько ослабляет плоть, ослабляет ее в такой степени, чтобы мы могли ею владеть. Бывают особые случаи, когда человек, если он более или менее крепок телесно, нуждается даже в более строгом воздержании в пище, чем предписывает устав. Это касается в особенности тех людей, которые подвержены блудной страсти. Надо сказать откровенно, что едва ли можно найти такого человека, который не подвергался бы в какой-либо степени искушению со стороны этой отвратительной страсти, и потому все мы нуждаемся в разумном воздержании. Мы все, бесспорно, дорожим своим здоровьем и боимся его потерять, но иногда оно бывает и излишним. Это излишнее здоровье само по себе добро, но, поскольку мы не умеем справиться с собой, оно становится для нас врагом, и тут мы должны себя несколько смирить. Благодати у нас мало, в особенности когда мы только приступаем к духовной жизни, а страсти чрезвычайно сильны, в частности страсти плотские, к каковым относят не только блудную страсть, но и гнев, а иногда в какой-то степени и уныние, лень, потому что эта страсть также часто возникает от пресыщения пищей. И если мы очень искренне, как нам кажется, хотим и на самом деле пытаемся только одной молитвой или покаянием избавиться от тех или иных страстей, то эта греховная сила, содержащаяся в самом нашем естестве, да еще из-за возбуждения этих страстей с какой-то особенной силой, оказывается намного могущественней, чем та малая благодать, которую мы имеем. И человек, самонадеянно думающий, что он сейчас помолится Богу и блудные искушения его оставят, но не прибегающий к воздержанию в пище, естественно, бывает побеждаем - иначе и быть не может. Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что тот, кто желает победить блудную страсть и угождает своему чреву, подобен пытающемуся угасить огонь маслом, что, конечно, как вы понимаете, нереально. Но тут же сделаю оговорку: все это необходимо делать очень разумно, с осторожностью и желательно с совета духовно опытного человека, потому что одним постом также не угасишь никакую страсть. Часто причиной появления блудной страсти бывает гордость. Если человек подвержен гордости, то, хотя бы он и изнурил себя постом, это ему ничего не даст, а, может быть, даже вред принесет, так как от строгого поста гордость усилится: человек станет думать, будто бы он, так строго постясь, совершает нечто необыкновенное, и тогда страсть эта будет приводить его душу в еще большее возмущение. И все-таки тому, кто желает собой владеть, более или менее строгое воздержание в пище необходимо, за исключением людей чрезвычайно больных. Да и то редко встретишь человека, который вовсе не нуждается в посте, - таких почти нет. Бывает, что в отношении обычной трудовой жизни ты болен, немощен, а в отношении блудной страсти оказываешься совершенно здоровым. Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что он видел людей, находившихся в тяжкой болезни или на смертном одре, однако мучившихся блудной страстью. Вот какова сила греха в человеке, вот как трудно бороться с этой возмутительной и омерзительной страстью! И происходит она не только от нашей плоти, но здесь имеет место, еще раз говорю, и действие дьявольское. Значит, для того чтобы даже сама молитва свободно в нас действовала, чтобы мы могли понуждать себя к тем или иным добродетелям, чтобы и само покаяние возникло в нашем сердце, требуется прежде всего некоторое воздержание, по крайней мере такое, какое предписано Церковью в святые посты. Без него обойтись невозможно. Кроме того, человеку живущему одиноко или боримому какой-нибудь страстью, в особенности блудной, а иногда и гневом или ленью (она часто бывает, повторю, от пресыщения), быть может, нужно воздерживаться несколько строже, допустим не вкушать мяса, и, конечно же, не пить спиртного. Последнее, как я как-то иронически замечал, хуже любого мяса, потому что оно хотя и производится из растительного сырья, из зерна например, но на самом деле может дать нашему организму столько энергии, сколько не даст никакое мясо. Вообще говоря, употребление спиртного в небольших количествах допустимо. В древности монахам во время бдения, после вечерни (вспомните, как мы на литии освящаем хлеб и вино), давался "укрух" хлеба и чаша вина. Этим они подкреплялись, ведь других бодрящих напитков в то время не было. Даже в Великий пост, в Великую Субботу, после Литургии совершается освящение хлеба и вина, без елея, ради того чтобы монахи могли поддержать свои силы. То есть елей не разрешается, а вино разрешается. Почему? Потому что это напиток, который, если правильно к нему относиться и употреблять его, конечно же, в умеренных количествах, очень подкрепляет и подбадривает человека, в особенности немощного. В небольших количествах вино является напитком, можно сказать, постным, а если ты злоупотребишь им, то оно будет "скоромней" любого мяса. Поэтому желающему воздерживаться нужно относиться к спиртному очень осторожно. И поскольку в наше время есть такие напитки, как чай, кофе, шоколад, какао, то я думаю, что в большинстве случаев спиртные напитки можно было бы заменить этими безвредными, - разумеется, если здоровье позволяет, потому что иному по каким-то причинам, по состоянию его организма они противопоказаны. Но в принципе это было бы лучше. Кроме того, у нас в России люди не умеют разумно относиться к алкоголю, не понимают, что можно выпить немного но пьют сколько есть денег или пока не выпьют все, что было в запасе. Это народный порок. Я не хочу осуждать всех русских людей, ведь у каждого народа есть какие-то свои недостатки, но пьянство, наклонность к спиртному, есть один из общеизвестных пороков нашего народа. Учитывая это, к употреблению спиртного нужно относиться с особенной осторожностью. Потому что если человек немного выпьет, тем более если он борим плотскими страстями, то это может произвести в нем такую бурю, что никакой молитвой не удержишь. Не знаю, сколько надо съесть мяса, чтобы получить такое же количество энергии, какое можно получить за полчаса, хорошо выпив. Помимо получения излишней энергии бывает еще и то, что человек, собственно, теряет контроль над своим сознанием и перестает собой владеть. То, чего он в трезвом состоянии не допустил бы даже в мыслях, под действием винных паров он способен свободно совершить на деле. Поэтому, говоря о посте, нужно прежде всего упомянуть о воздержании от употребления алкоголя. Если мы возьмем даже Священное Писание, то увидим, какие страшные грехи совершались под действием алкоголя. Например, Лот, упившись вином, совершил грех кровосмешения, и он сам не знал, как это произошло. Ной был осмеян своим сыном Хамом; хотя сам Ной и не был виноват, однако же подвергся осмеянию, позору именно тогда, когда по неведению, по незнанию, что такое вино (он в первый раз его делал), упился им. Во время празднования дня рождения Ирода был убит Иоанн Креститель; также естественно предположить, что на пиршестве Ирод потерял контроль над собою и поэтому сделал то, что он боялся сделать, будучи трезвым, т.е. казнил Иоанна Крестителя. Да и апостол Павел говорит: "Не упивайтесь вином, в нем же есть блуд" (Еф.5:18). Итак, пост предполагает в первую очередь воздержание от алкоголя, далее (теперь речь идет об особенном посте), - от мяса, также по совету духовника или старца некоторые могут воздерживаться и от молочной пищи, в особенности если человек испытывает какую-то внутреннюю борьбу. Конечно, в любом случае лучше было бы советоваться. Почему? Потому что иные люди берут на себя такой пост, в котором совсем не нуждаются. Например, я не понимаю, для чего тому, кто живет семейной жизнью и никаких необычных подвигов не несет, а начинать вдруг отказываться от мясной пищи. Чтобы взять на себя особенный, личный пост, сверх общепринятых, должно иметь на то какую-то причину, определенное тому основание. Строгость поста тоже должна быть соразмерна с испытываемой нуждой, то есть с тем, насколько сильна страсть, и с тем, конечно же, насколько крепко здоровье (последнее нужно учитывать обязательно). Кроме того, пост необходимо соблюдать и в отношении количества: можно объесться и кашей. Но в то же время нужно заметить, что очень большое значение имеет качество пищи - не только количество, но и качество. Мясная, молочная пища, а иногда и рыба даже в небольшом количестве приносят больше энергии, чем пища растительная. Естественно, что человек постящийся, чтобы подкрепить себя, порой ест по количеству больше, чем тот, кто употребляет скоромное. Поэтому на первом месте - ограничение себя в качестве пищи, я имею в виду ее, так сказать, скоромность, на втором - ограничение в количестве, на третьем - определенное время приема пищи. Причем, опять же, все должно быть разумно и в соответствии с состоянием здоровья, я говорю совершенно общие вещи и не хочу, чтобы кто-то сейчас без совета с духовником или, по крайней мере, самостоятельно не взвесив, сделал для себя какие-то конкретные выводы. Боюсь, как бы вы не приняли мои слова за руководство к действию и не начали усиленно поститься, а это, может, и не нужно. Я просто объясняю, почему важно воздержание в пище. Конечно же, нельзя есть слишком рано, или ночью, или поздно вечером, в особенности перед сном. Также надо учитывать свою загруженность, т.е. занятость и то, сколько сил ты предполагаешь потратить в течение дня на те иные свои дела, трудишься ли ты дома, или в монастыре, или на заводе. Ясно, что если даже крепкий, но занятый тяжелым трудом человек, например заводской рабочий, будет строго воздерживаться, то уже через неделю он просто не сможет работать.

Пост, в отличие от молитвы, не приносит мгновенного результата, но приносимый им результат выявляется постепенно. Посредством воздержания в пище человек приводит себя в некое особое состояние, и вот это собственное состояние ему и необходимо сохранять. Если я, скажем, сегодня ничего не ел, то сразу я не почувствую пользы от этого воздержания, ведь я должен плоть свою ослабить, вывести из нее некоторые вещества. Я говорю, конечно, не с точки зрения медицины, не приравниваю пост к каким-то диетам и т.п. Речь идет только об энергии, если хотите, даже о калориях, а не о каких-нибудь вредных, токсичных веществах - мы этого не касаемся. Пост не приносит мгновенного результата, следует иметь это в виду. Потому наивен человек, который, испытывая, допустим, сильную блудную брань, вдруг накладывает на себя пост и тут же заключает: "Вот, я целый день пощусь, и мне не помогло". Пользу от поста, от воздержания в пище он почувствует через какое-то время, в лучшем случае через неделю.

Далее, большой, значительной добродетелью, необходимой в духовной жизни, для того чтобы удерживать себя от тяжких, явных греховных поступков, является страх Божий. Эта добродетель тоже возникает не сразу, и над ней нужно трудиться. Иногда о страхе Божием говорят отдельно, иногда соединяют его с памятью смертной, с памятью о будущем Суде. Мне кажется, что правильнее было бы считать все это за одну добродетель, потому что как можно помышлять о вечности, не памятуя о смерти, и как можно, не думая о вечности, бояться суда Божия? Но размышление о смерти, память смерти, и у мирян, и у монахов также проявляется по-разному. Без сомнения, всякий христианин должен помнить о вечности, а если мы о ней не думаем, то почему считаем себя христианами? Мы обязаны о ней помнить: мы и ограничиваем себя во всем, и понуждаем себя к добрым делам ради вечной жизни, ради спасения души. Правда, некоторые могут возразить, что это унизительно, что нужно служить Богу бескорыстно и совершенно не думать ни о какой награде. Я с ними согласился бы, если бы это были люди, достигшие высочайшего духовного преуспеяния, такие, как Антоний Великий. Он действительно имел право сказать о себе так: "Я уже не боюсь Бога, я люблю Его". Такие люди и смерти не боялись. Апостол Павел говорил о себе: "Для меня и жить хорошо, потому что я приношу вам пользу и тружусь для вас , и смерть - приобретение, потому что тогда я соединюсь со Христом и ничто не сможет меня с Ним разлучить" (см. Флп.1:21-25). Даже апостольские труды некоторым образом разлучали человека от общения со Христом, и он желал через смерть с Ним полностью соединиться. Такие люди не страшились смерти и, конечно же, не боялись Бога, но любили Его; мы же не имеем права так о себе думать, для нас это гордость. Я не подразумеваю всех, чисто теоретически можно предположить, что кто-то из здесь сидящих находится в таком состоянии, что уже не боится Бога, а любит Его, однако это чисто теоретическое допущение. Не хочу никого осуждать, но на самом деле я абсолютно уверен, что здесь таких людей нет: это величайшая редкость даже среди угодников Божиих. Если человек и достигает такого возвышеннейшего состояния - состояния чистой, бескорыстной любви, то именно через страх Божий. Добродетель эта представляет собой первую необходимую ступень, и мне кажется, что и сама она уже является величайшим духовным преуспеянием, величайшим приобретением и залогом вечной жизни. Преподобный Исаак Сирин говорит так: "Первая мысль, которая по человеколюбию Божию входит в человека и руководит его ко спасению, есть мысль об исходе из сего естества, т.е. о смерти". Иными словами, первая мысль, настоящая, глубокая, которая начинает приводить человека в серьезную озабоченность о своем спасении, есть мысль о смерти, и тогда, разумеется, у него возникает страх Божий.

Едва ли можно назвать страхом Божиим саддукейский страх наказания Божия в этой, земной, жизни. Саддукеи думали, что нет ни духа, ни ангела, ни вечного блаженства, ни вечных мучений и потому молились Богу только о земном преуспеянии и боялись лишь земных скорбей. Если мы имеем такой страх Божий, то мы ничем не отличаемся от саддукеев и язычников. Язычники тоже просили своих богов единственно о земном благополучии: о здоровье, богатстве, а иногда даже об удовлетворении своих греховных страстей. Если мы так же думаем о Боге и боимся только земных несчастий, то, значит, по своему умонастроению мы ничуть с ними не разнимся, хотя вера у нас как будто бы другая.

Под памятью смертной нужно понимать не просто воспоминание о том, что мы умрем, так как все живущие на земле люди, если они не лишены здравого рассудка, если они, попросту говоря, не сошли с ума, знают, что умрут. Но иные боятся смерти потому, что таким образом они утрачивают земное счастье, возможность наслаждаться земными благами, земной жизнью. Христиане же думают о смерти не как собственно о смерти, а как о переходе в вечность. Неверующие люди страшатся самой смерти, исчезновения и, имея привязанность к жизни, стараются, с одной стороны, всячески оберегать себя, а с другой - вообще о кончине не помышлять, потому что это страшно. А христиане, наоборот, понуждают себя о ней думать (по крайней мере должны понуждать), чтобы помнить о вечности и о неизбежном будущем Суде. Этим воспоминанием христианин сознательно устрашает себя, тем самым облегчая себе понуждение к добродетельной жизни и исполнение добродетелей, таким страхом он ограждает себя.

Как размышлять о смерти? Казалось бы, в Священном Писании о памяти смертной, как и о посте, подробно не говорится; но нередко речь заходит о геенне, о будущих муках, о Суде - все это есть та же память смертная. Как же размышлять об этом? Начать необходимо с простого воспоминания смерти. Мы все, люди, живущие на земле, даже христиане, стараемся о ней не думать, потому что страшно иметь такую трезвость. Фактически мы находимся в состоянии прелести. Несмотря на совершенную очевидность того, что все мы умрем, мы, однако же, живем как бессмертные, как будто кончина никогда не последует, как будто мы никогда не изменимся, но всегда будем молодыми. Даже в глубокой старости люди откладывают мгновение смерти все дальше и дальше. Иногда это доходит до абсурда: человек уже в таком возрасте, что не может не умереть, и тем не менее он призывает врачей и лечится, полагая, что при помощи докторов и медикаментов станет, так сказать, практически бессмертным. Он снова и снова продлевает свою жизнь еще на какое-то, хотя и малое, время. Смерть же бывает неожиданной, так как никто из нас не знает, когда Господь прервет нашу жизнь, в каком возрасте. Кроме того, если мы будем жить невнимательно, то и в глубокой старости смерть окажется для нас внезапной, так же, собственно, как и сама старость: мы вдруг обнаруживаем, что прошли десятки лет, а мы почти ничего не сделали для своего спасения. Но вернемся к воспоминанию о смерти. Воспоминание самого факта смерти, если при этом человек читает Священное Писание, святых отцов и, что обязательно, молится, поневоле приводит его в предчувствие вечности. Он действительно начинает бояться суда Божия, он понимает и уже искренне, сердечно (а не только умственно) верит, что наступит такой момент, когда он предстанет пред Господом и когда ему, в самом буквальном смысле, придется дать отчет о своей земной жизни и от Самого Господа услышать слова, осуждающие его или милующие.

Добродетель памяти смертной так же, как и воздержание в пище, ограждает христианина по крайней мере от страшных грехов, но повторю, что она, как и пост, сама по себе не может привести в духовное преуспеяние. Забегая вперед, скажу, что самой главной добродетелью является непрестанная молитва, а все эти - вспомогательными, хотя и необходимыми. Я как-то говорил в проповеди, что молитва Иисусова без памяти смертной превращается в какую-то игру и представляет собой не действительное старание умолить Бога о прощении грехов, а некий спорт, имеющий своей целью достижение результатов. Человек начнет серьезно молиться только тогда, когда он именно сердцем, внутренне, всей своей душой почувствует, что по необходимости ему предстоит умереть и предстать пред Судом Божиим. Даже премудрый Екклесиаст говорит о том, что безумный входит в дом радости, а мудрый - в дом плача (см. Еккл.7:4), т.е. туда, где случилась какая-то скорбь - имеется в виду, как мне кажется, где кто-то умер. Потому что взгляд на смерть всегда отрезвляет человека. Преподобный Нил Сорский среди прочих предлагаемых им орудий для стяжания памяти смерти называет и следующее средство: вспоминать о тех людях, которые умерли внезапно, о своих умерших близких, друзьях, также советует нам приводить себе на память какие-то необыкновенные трагические случаи, когда неожиданно обрывается жизнь человека. Это, вероятно, страшно, мы не хотим об этом думать, но необходимо; здесь нужно мужество - чтобы всегда носить в себе эту добродетель. Без поста, без памяти смертной невозможно приобрести сокрушение сердечное и некоторую спасительную печаль о своих грехах. Печаль спасительную! Не уныние, а ту печаль, которая заставляет человека духовно трудиться.