Обычным обвинением христиан было и то, что христиан считали виновниками общественных бедствий и бесполезными членами общества. На первое обвинение Тертуллиан отвечает, что бедствия еще большие, чем теперь, постигали мир еще до появления христианства в наказание за удаление людей от истинного Бога, и что теперь эти бедствия значительно смягчились, так как мир имеет в лице христиан заступников перед Богом (гл. 40). Удивляясь второму обвинению, он говорит: «Мы живем вместе с вами, пользуемся той же пищей, одеждой, тот же у нас внешний образ жизни, – те же жизненные потребности. Живя с вами, мы не обходимся без форума, без рынка, без бань, без гостиниц, мастерских, ярмарок. Вместе с вами и подобно вам мы плаваем, отправляем военную службу, обрабатываем землю, торгуем. Я не понимаю, каким же образом мы можем оказаться бесполезными членами общества, в котором мы живем? Но вы скажете, что доходы храмов уменьшаются со дня на день. Извините: наших средств не хватит для помощи и людям, и нищим богам. Сверх того, мы полагаем, что обязаны давать только тем, кто просит. Пусть Юпитер протянет руку, мы подадим и ему. Мы расходуем более на уличные милостыни, чем вы на жертвы в храмах. Истинной, действительной потерей, на которую, однако, никто не обращает внимания, является потеря стольких невинных людей, которых вы губите. Мы одни невинны. Что тут удивительного, если невинность составляет для нас необходимость? Сам Бог наставил нас в ней. Может ли человеческая мудрость отыскать, в чем заключается истинное благо? Какая из заповедей совершеннее: та ли, которая гласит: «Не убивай», или та, которая предписывает: «Не гневайся». Та ли, которая запрещает прелюбодеяние, или та, которая ставит в вину даже соблазн глаз? Какая мудрее: та ли, что запрещает поступать несправедливо, или та, что запрещает даже отплачивать обидой за обиду?» (гл. 42, 44-45).

Так как, наконец, отвергая божественное происхождение христианства, считали его философской сектой, то Тертуллиан, с одной стороны, укоряет язычников в непоследовательности, потому что они относятся к христианам иначе, чем к философам, а с другой, – показывает глубокую разницу между философскими доктринами и христианским учением. «Философов, – говорит он, – нельзя сравнивать с христианами ни по их учению, ни по чистоте нравов. У христиан последний из ремесленников не только знает Бога, но может и другого научить Богопознанию и удовлетворительно дает ответ на каждый вопрос о Боге. Между тем, как Платон утверждает, что Творца вселенной и познать нелегко и, познавши, трудно объяснить всем. Известно, как Спевсипп, ученик Платона, был убит, захваченный на месте прелюбодеяния. Христианин же бывает мужем только своей жены. Что общего между философом и христианином? Между учеником Греции и учеником неба? Между тем, кто выдумывает все новые заблуждения, и тем, кто бережно хранит истину? Между похитителем истины и ее стражем? Эти люди (философы), страстно жаждавшие славы, старались проникнуть в возвышенный смысл нашего писания; встречая там что-нибудь, отвечавшее цели их любопытства, они присваивали себе. Не признавая божественности писаний, они не задумались изменить их. Вместо того, чтобы познавать Бога таким, каким они нашли Его в Священном Писании, стали размышлять о Его природе, свойствах, месте обитания. Платоники считают Бога бестелесным, стоики – телесным. По Эпикуру Бог состоит из атомов, по Пифагору – из чисел, по Гераклиту – из огня. Различно смотрят они и на субстанцию души; по одним, она божественна и смертна, по другим, она неотделима от тела. Каждый прибавляет и изменяет, согласно своему желанию. Всем исказителям Евангелия мы возражаем, что единая, истинная религия получила начало от Иисуса Христа, передана нам апостолами, которыми эти позднейшие толкователи будут некогда изобличены» (гл. 46-47).

«Апологетик» кончается тем же, чем и начался, – указанием несправедливости преследования христианской религии и мучений ее последователей, которые приводят к совершенно обратным результатам, чем ожидают от них язычники: кровь казненных христиан становится семенем, от которого вырастают новые христиане (гл. 50).

К народам

В первой книге «к народам», состоящей из 20 глав, высказываются в защиту христианства те же доводы, которые были приведены в «Апологетике», с соблюдением того же почти порядка, а иногда и одними и теми же словами. Более оригинальною является вторая книга, полемического содержания, в которой Тертуллиан критикует языческий политеизм.

«Если я обращусь, – говорит он, – к Варрону с вопросом, кто создал языческих богов, то он скажет мне: философы, народы или поэты. Итак, три класса богов: физические боги, признаваемые философами, мифические боги, воспетые философами, наконец, национальные боги, почитаемые простым народом. Но если философы создали своих богов при помощи гипотез, если поэты заимствовали своих мифических богов из баснословии, народы же придумали своих богов благодаря фантазии или своему произволу, – то где же отыскать истину? В гипотезах? Но гипотеза предполагает недостоверность. В мифе? Но миф ни что иное, как сплетение нелепостей. В народном почитании? Но такого рода божество только случайное божество, и притом принадлежащее только почитающему его городу. Короче сказать: у философов нет ничего достоверного, ибо они в вечном несогласии между собой; у поэтов постыдные рассказы, не заслуживающие внимания; что же касается народов, то тут все случайно, временно, ибо все – плод произвола. Признаки истинной божественности таковы, что не выводятся из малодостоверных умозаключений или гипотез, не могут иметь никакого отношения к последним баснословиям, не нуждаются в случайном принятии божества тем или другим народом. Божество следует понимать таким, каким Оно есть в действительности, – безусловно истинным, совершенным в своих свойствах и универсальным, – принадлежащим всем людям вообще. Возможно ли веровать в какого-нибудь бога, опираясь на какую-нибудь гипотезу, миф или на основании постановления какого-нибудь города? Разумнее будет вовсе ничему не верить, чем допустить предполагаемого бога, или бога, за которого мне придется краснеть, или бога, возведенного в это достоинство городом. Мы, например, выражаем нашу признательность или порицание не тем вещественным предметам, при помощи которых мы получаем удовольствие или неприятности, но тем, у которых эти предметы в руках и которые употребляют их согласно своей воле. Если кто из вас впадет в болезнь, то за излечение от нее он будет благодарить не шерсть, не противоядия, не лекарства, но врача, опытная рука которого сумела приложить или дать их вовремя больному. Раненый в бою жалуется не на меч, не на копье, но на неприятеля или разбойника. Потерпевшие кораблекрушение клянут бурю, но не приписывают своего несчастия мелям и волнам, и они правы, ибо очевидно, что все происходящее должно приписывать не орудию, но производящей его причине: в ней начало каждого факта, цель и средства его совершения. Но ваши философы, мудрые во всем остальном, рассуждая о божестве, нарушают законы явлений и вещей, а именно – отнимают все значение и достоинство у Виновника всего и не стараются найти Верховную, все производящую Первопричину».

К Скапуле

В послании к Скапуле Тертуллиан целым рядом исторических примеров показывает этому африканскому проконсулу, собиравшемуся казнить десятого из жителей Карфагена, как кара Божия постигала и целые города и отдельных лиц, гнавших христиан, и что человеколюбие совместимо с обязанностями службы.

«Во время бытия судьею Гиларана, – говорит Тертуллиан, – народ устремился на наши кладбища, крича: «Не отводить поля под гробницы для христиан!» Но они жестоко были за то наказаны: потоки дождей истребили всю их жатву. Что означали огни, блуждавшие по стенам Карфагена, и страшные громы, колебавшие город? Все подобные метеоры знаменуют гнев грозного Бога, и мы должны возносить слабый наш голос, чтобы о гневе этом возвещать, и чтобы отвращать его нашими молитвами. Мы могли бы также привести в пример некоторых правителей, изъявивших на смертном одре раскаяние о гонениях своих против христиан. Вигелий Сатурнин, который первым извлек меч казни на нас, лишился зрения. Клавдий Луций Герминиан, рассердясь, что жена его приняла веру христианскую, жестоко гнал и мучил христиан. Сидя один в своем судилище, он поражен был язвою, и черви осыпали его тело. После того он увидел свое заблуждение и сознался, что казни послужили только к умножению числа христиан; наконец умер почти христианином. Что касается до тебя, то желали бы мы, чтобы для тебя достаточен был один пример: вспомни только, что случилось, когда ты осудил Адриметика Мавилла быть отданным на растерзание зверям, и каким образом прервано было твое гонение (гл. 3).

Мы не думаем пугать тебя, потому что и сами тебя не боимся, но желали бы, чтобы весь мир был спасен. Советуем тебе из сострадания не бороться с Богом. Ты легко можешь соединить обязанности службы твоей с обязанностями человеколюбия. Помни, что меч висит также и над вашими головами. Чего требует от тебя закон? Чтобы ты осуждал на казнь виновных, когда они признаются в своих преступлениях, и предавал бы их пытке, когда отрекаются от них. Следовательно, вы первые нарушители закона, подвергая пытке сознающихся для того, чтобы принудить их отречься (гл. 4). Итак, воздержись. Пощади несчастную сию провинцию (Карфаген), которую одно обнаружение твоих намерений подвергло притеснению со стороны жадных солдат и всех других врагов. У нас нет иного верховного владыки, кроме Бога. Он превыше тебя, Он не может и не захочет оставаться в неизвестности, и ты ничего не в состоянии сделать против Него» (гл. 5).

О свидетельстве души

В этом небольшом сочинении Тертуллиан развивает мысль, высказанную в «Апологетике» (гл. 17), что душа по природе христианка, так как в минуты возбуждения, когда она стряхивает с себя привитые воспитанием и средой понятия, она невольно высказывает христианские истины. Свидетельство души Тертуллиан считает самым прочным и убедительным доказательством истинности христианства, так что в этом отношении с ним не могут сравниться ни литературные и философские сочинения язычников, иногда высказывавшие сходные с христианскими мысли, так как язычники в этих случаях укоряют своих авторов в легкомыслии и невежестве, ни священные книги христиан, которых язычники не читают.

«Явись, – говорит он, – на суд, о душа человеческая! Если ты божественна и вечна, как говорят известные философы, то ты не в состоянии лгать. Явись к нам во всей грубости твоей первоначальной простоты, явись в виде варварском и невежественном, в таком виде, какой имеют те, которые одной тобою обладают. Скажи мне, какие понятия приносишь ты человеку, происходишь ли из собственной своей сущности или обязана ею неизвестному тебе виновнику твоего бытия. Христиане требуют твоего свидетельства, чтобы наши гонители устыдились перед тобою своего презрения к тому, чему ты сама по своей природе причастна (гл. 1).

На нас нападают за то, что мы проповедуем единого Бога, сотворившего все, управляющего всем. Отзовись и скажи нам, что ты знаешь на сей счет. Часто ты свободно и громко говоришь: «Что Бог даст!», «Как Богу угодно». Этими словами ты провозглашаешь Верховное Существо, ты признаешь этим всемогущество Того, пред Чьей волей ты преклоняешься. Но приписывая Ему одному имя Бога, ты отвергаешь божество называемых тобою собственными именами богов Сатурна, Юпитера и пр. Ты знаешь и о природе Бога, Которого мы проповедуем. Это видно из твоих восклицаний: «Бог благ!», «Бог милостив!» Ты ясно исповедуешь благость Божию и этим косвенно признаешь, что человек зол вследствие удаления от Бога, источника всяких благ. Когда мы, христиане, хотим кого-либо благословить, то делаем это во имя нашего Бога. Между тем ты, не следуя никакому закону, произносишь: «Боже тебя благослови» – столь же натурально, как прилично и христианину. Есть люди, которые, не отвергая бытия Божия, отнимают у Бога способность разбирать, судить, хотеть, тогда как мы признаем и суд Божий, и страх перед Богом. Вот что говорит нам душа наша во всякое время, на всяком месте, и никто не думает ни мешать ей в том, ни смеяться над нею: «Бог видит. Да сохранит тебя Бог! Бог да воздаст тебе! Да будет Бог судьею между нами!». Скажи мне, душа нехристианская, откуда берутся у тебя все подобные изречения? В самых храмах богов твоих, у ног твоего Эскулапа, на коленях перед воздушною Юноною, ты ищешь правосудия не у этих богов. О, как ты, истина, могущественна! (гл. 3).