В скверные дни поневоле приходят тусклые мысли. Душе жутко от них, да ведь и кругом та же муть! И деваться некуда, если под влиянием повседневного зла и в тебе гаснет солнце. Вышел я в ноябре в такую погоду,  на свет бы не глядел, да ведь и дома не радость. А тут еще и доктора: "Ходите, непременно ходите", хотя где же зимою в Петербурге ходить?  Самый для этого неудобный город, для тех, кто не помышляет о самоубийстве. Тот сломал руку, другой разбил голову, третий вывихнул ногу, а четвертый ухитрился обколотиться о скользкий тротуар, как яйцо о тарелку. И тем не менее  всетаки "ходите"! Ну и ходят мрачными выходцами с того света и при встрече шипят один на другого. А тут еще оторопелые и одуревшие от террора городовых и околоточных извозчики (какие смышленые были когдато!) то пробуют дышлом крепость вашей шеи, то знакомят ваши щеки с добродушными мордами ослизлых и усталых коней. В такое время я люблю забираться подальше от больших улиц, за мосты, на Петербургскую или Выборгскую стороны, где точно в тихий засос уездного города попадаешь, и весь он кругом обволакивает тебя своею тиной. Так и в этот раз: брожу я по какойто не то Зелениной, не то другой такой же, и вдруг впереди, в тумане мерещится пятно. Оттуда, из этого пятна, хохот и глухие удары, будто ктото утрамбовывает землю. Бухбухбух! Должно быть, людям весело, потому что они от души смеются, одобряют. А еще минуту назад я думал: света и радости нигде нет. "Нука еще... Ай да мы  поддай, поддай пару".

* * *

Подошел  в тумане толпа, в толпе  восторг. Посередине лежит баба, над бабой молодец из пропившихся патриотов своего отечества. Козырек раскололся, на лице неистовое вдохновение  точно он на вражий редут лезет. Поза  академическая, хоть сейчас пиши с него Минина или Пожарского, а то и обоих вместе. Баба не стонет, а както всхрипывает и вздрагивает, ухает что ли. Пожарский метко в живое мясо вбивает свою монументальную ступню. "Вот тебе... Получай... И еще... Сдачи не надо!"... и, видимо, как артист, сам смакует своего рода художественное наслаждение  с толком, с расстановкой. Зрители одобряют  полыхнется баба, встанет на руки и на ноги  смеются: "Покорячься, покорячься еще". Трахнет ее патриот, она опять распластается  публика пожимается от полноты упоения. Я думаю, такой подлой толпы нигде нет. Вот уже именно вместо души  уличную слякоть лопатою в них наложили. Зверизверями, и ведь ни одного деда Акима для нравоучения! Как уехал с своей бочкой, так, видимо, еще и не возвращался. Да ведь и тот не мешает, а больше по российскому добродушию с печки народ учит, как жить надо... Вмешался я, толпа загалдела, а рядом стоявший  борода козлом, глаза острые, барашковый воротник тарантасом  вдруг возмутился: "Вам чегос... Не полюбовницу правятс. За полюбовницу точно что вступиться можно. А он  жену. Законная супругас. Собственноручная... По всей форме. Он за нее Богу ответит... Не ваше дело, ишь какие выискались! Не так они сошлись... Не по случаю пьяному! Венчались... А уж раз повенчались  терпи..."

* * *

"Венчались!"... И толпа подхватила: "Действительно  жена. Жену он это учит, господин. Проходите дальше. Они венчаны"... И эти слова: "венчалась", "венчаны"  звучали какимто обвинением, злорадным признанием такого факта, которому уже, разумеется, ни оправданий, ни смягчений не найдешь. "Венчалась, дрянь,  терпи теперь. Не полюбовница". Хороша эта логика: будь она ему не жена  толпа, пожалуй бы, не признала за ним права дубасить бедное, вздрагивавшее, все ушедшее в боль и ужас, тело. Но тут совершилось несомненное преступление: она, видите ли, состоит с ним в законном браке и, следовательно, составляет его вещь. Кому какое дело, что я ломаю свой стул? Трах его ножками о тумбу  ножки летят прочь, спинкой оземь  спинка в щепки  и вся недолга. И не только здесь его право на тиранство, на побои. Вслушайтесь в: "Повееенчалась, так тебе и надо!" Ведь это так же звучит, как "мать зарезала  терпи каторгу... Отца задавила  поделом тебе". Тут в самой интонации "венчалась" обнаруживается удивительная психология толпы: "повенчалась"  значит совершила такое дело, после которого  как после судебного приговора за страшное преступление  ни срока, ни возврата нет. "Иди на каторгу, не жалуйся". И вступиться за тебя нельзя, потому что ты страдаешь "по закону, во всей форме".  Да, еще бы, ведь ты преступница  и палач имеет над тобою право тешить звериную злость и похоть сколько ему угодно.

* * *