Он поражен. Конечно,  он поражен! И все поражены, потому что ведь урокто первый и я их в первый раз вижу. В первый раз вижу, и они видят, что я их всех знаю".

Он улыбнулся. Я действительно был поражен. Теперь жена. Хорошенькая чешка или русинка. Полненькая, и с какимто задором в лице. Чтото обаятельно милое и веселое: какаято ласка, даже к кошке, случайной в комнате, обращенная, не только к гостю. Она не безукоризненно (с запинками) говорила порусски, и это сообщало ей прелесть иностранного. У них жили пансионерами ("нахлебниками") ученики 68го класса, т.е. начинали с 6го, и кончали гимназию. Мне говорили, но тогда я не верил (не обращал внимания), что она  только ожидала, когда муж уйдет на педагогический совет: таковой бывал в неделю раз, а так называемые "советы за учебную четверть" тянутся с семи до часу (ночи). Нахлебников было немного, 34, но это  как теперь вспоминаю,  были первые красавцы гимназии. Уж такой подбор был, или так удавалось.

Насколько муж был уныл, настолько она оживлена. Нет ни хохота и вообще ничего веселого, но она както цвела счастьем. Чтото бесконечно удовлетворенное было в складках губ, в ямках щек. Отмечу еще, что не красавица  она была очень хороша чудесной телесной чистотой и абсолютным отсутствием нахальства, задора, ухаживания за вами, нескромности. Мадонна не мадонна, а для учительницы  хоть куда. Помощник попечителя очень оценил таланты ее мужа и после ревизии N. гимназии сейчас же (т.е. к концу этого учебного года) назначил его инспектором (повышение) в Москву. Как инспектор, он получил казенную квартиру в той самой гимназии, где имел квартиру и помощник попечителя. Когда я пришел к товарищу на Рождестве,  звонок, шум и вдруг входит "высшее начальство".

Я его хорошо знал. Это был и мой директор гимназии, попавший за действительно огромный практический дисциплинарный ум в помощники попечителя. В это время он был уже лет 62, гигантского здоровья, не толстый, а какойто налитый кровью, весь красный.

Я почтительно сел поодаль. Кр тоже поодаль. "Где же дети, где же дети ваши?" (у него была чудная дикция). Девочка 13 лет (удивительно угрюмая, очень хорошенькая, начало пушкинской Татьяны) вышла. Он посадил ее на колени. Мама  щебетала.

 Как он к вам попал?  спросил я по уходе его.

 Да он во втором этаже, прямо под нами.

В этото посещение рассказал он мне и о "методе".

Через много лет (57) услышал я от своего покойного брата, тоже директора гимназии, что бедный Кр "стал мешаться" (в уме), и с указанием причины.

 Да ведь ему давно все равно,  заметил я.  И рассказал про гимназистов.

 Очень было трудно... Там могли быть подозрения, а тут  на глазах всех. Оскорбительно. Тоже человек, а не трава.

Теперь бросаю рассказ, в сущности не интересный, и обращаюсь к теме, сильно взволновавшей печать прошлого года и вдруг както умолкнувшей. Спрашиваю всех, и спрашиваю чистосердечно и серьезно, кто писал тогда против развода: какое есть средство мужу, вообще христианскому мужу, устранить из семьи своей вот такую Cleopatra e sui amanti (Клеопатру и ее возлюбленных (лат.)).

 Стреляться, побить, убить!  скажут.

 Да позвольте: он прежде всего не имеет темперамента для этого. Да ведь и ничего нет, не на его же глазах, и все  постепенно, все с ужасной постепенностью, так что когда "револьвер взять"  то уже привык, обтерпелся. Позднышев  тот дик, тот  alter ego Толстого; а это  просто титулярный советник, но ведь и титулярному советнику нужно счастье, нужна чистая семья, которая чем же ему, молодому и красивому (он был красив) человеку, не была обещана красивою и скромною молодою девушкою? И ято ее видел не только в N., но и в Москве, скромною и все такою же милою. Да уверен, она и сейчас  милая пожилая дама, и истинно удивительное в ней было, что ни соломинки, ни задоринки собственно телесно развратного в ней не было. Иностранность ли ее спасала, или что она не была в русском смысле развита, или то, что у нее были дети: но впечатлением милой и чистой женщины веяло от нее. Истинно  трава; воистину трава Божия: т. е. я хочу сказать, что "е sui amanti" просто опыляли ее, как траву, и она чувствовала это спокойно и невозмутимо, как трава.